Города и годы. Константин Александрович Федин

срывались с места, захлестнутые, подбитые, оглушенные грозой и ливнем, и опять примыкали к жавшейся на перекрестке толпе, и опять ослеплялись словом:

      Эрцгерцог!

      И опять не двигались: ждали молнии.

      Так каждый: в каждом возрасте, во всяком звании, из всякой общественной среды.

      Потому что с этой ночи, ослепившей словом:

      Эрцгерцог!

      старой гармонии не стало, и – смятенные – люди кинулись искать новую.

      Мокрый до последней нитки, Андрей пробирался знакомыми окраинами к дому, где жил Курт. Под взрывами ветра умирали и воскресали газовые фонари. Андрей зажег спичку, отыскал кнопку звонка. Минуты через три сверху соскользнул на улицу слабый голос:

      – Это вы, герр Ван?

      Андрей отбежал от двери на середину мостовой.

      – Простите за беспокойство, фрау Майер. Разве Курта нет дома?

      – Ах, герр Старцов! Добрый вечер. Мы думали, что герр Ван с вами. Он ушел уже давно. У него был какой-то офицер.

      – Офицер?

      – Молодой офицер.

      – И Курт ушел с ним?

      – Нет. Офицер ушел раньше.

      – А где же Курт?

      – Право, вы меня пугаете, герр Старцов. Откуда мне знать, где он пропадает. Он так стукнул дверью, когда уходил, что у меня на кухне запрыгала посуда.

      – Простите за беспокойство, фрау Майер. Покойной ночи!

      – Доброй ночи, герр Старцов!

      Белое пятно на мансарде исчезло, окно закрылось. Андрей постоял несколько мгновений неподвижно. Потом произнес негромко:

      – Офицер.

      Потом медленно пошел назад, по окраинам, которые привели его к жилищу Курта.

      Дома он разделся, растер себе грудь, спину, живот, ноги сухим полотенцем, переменил белье, открыл окна, закутался и уснул сразу, точно сорвался в какой-то провал.

      В этом провале он отчетливо увидел:

      В беспредельном, может быть снежном, просторе висит человеческая голова. Кругом все тихо И недвижно. Вдруг из пустоты возникает студент в корпорантской фуражечке на гладком розоватом затылке. Карие глаза головы открыты, зрачки устремлены на студента.

      – Adieu, Frau Mama! – говорит голова и подмигивает студенту. Тогда студент отбегает назад, расставляет пошире ноги и заносит руку. Откуда у него тряпичные мячи? Первый удар мимо. Второй тоже. Мячи несутся на полсантиметра справа и слева от головы. Голова переводит взор на Андрея и открывает синие губы, чтобы что-то сказать. Но на мгновение ее заслоняет собою мяч, и она покачивается и трясется, точно в раздумье, потом вдруг опрокидывается на затылок и летит куда-то вниз. И в тот же миг исчезает снежная беспредельность, и перед Андреем вырастает грандиозная каменная лестница, и голова скатывается по ней с хронометрической размеренностью, гулко ударяясь о каждую ступень поочередно, то лицом, то затылком:

      бумм – боммбумм – бомм…

      Но взгляд ее неотрывно упирается в глаза Андрея, хотя должны же, должны быть моменты, когда Андрей не может видеть этого взгляда, не может!

      бумм – боммбумм – бомм…

      Андрей