Барсуки. Леонид Леонов

немоту свою.

      Они уже прошли весь переулок, а еще ничего не было сказано из того, что думали они оба.

      – Как вас зовут? – решился он наконец.

      – Нас – Аниса Липатовна! – кинула Настя и с неожиданным раздражением обернулась к старухе: – Вы идите, тетя, домой. Скажите там, что к иконам осталась прикладываться!.. Ну, а вас как?

      – Нас – Парфением, – резко сказал Сеня, удивляясь, кто дал ей эту власть – вести его за собой, как на веревочке.

      – Что же вы замолкли совсем? Приятное что-нибудь скажите, раз уж на улице пристали… или какие у вас мысли про меня? – И, странно, это подергиванье веревочки доставляло Сене острое и неприятное удовольствие.

      – Нет у меня никаких мыслей, – угрюмясь, отвечал Сеня.

      – А зачем же вам голова дадена?

      – Голова для понимания дадена, – из последних сил оборонялся он.

      – Вот и слава богу… А я думала, орехи колоть. Они остановились у ворот Настина дома. Матрёна Симанна ушла вперед.

      – Ну, спасибо вам за интересный разговор, – сказала Настя, готовясь отворить деревянную глухую калитку.

      – Пожалуйста… ничего, очень рад, – с отчаяньем сказал Сеня и снял картуз; ярость раздразненного тела боролась с непонятной робостью.

      – Теперь марш спать! – крикнула Настя. – Больше не подходите. Адью!.. – Она прихлопнула за собой калитку и исчезла.

      Он все стоял, озадаченный и обозленный происшедшим. Непонятное слово хлестнуло его, как кнут. Мускулы лица перебегали жалкой улыбкой. Вдруг он срыву нахлобучил картуз и ударом ноги распахнул тяжелую калитку. Настя медленно уходила в воротах, – так медленно, как будто ждала чего-то, – не оглядываясь. Он догнал ее почти при самом выходе и больно, по-хозяйски, заломил ей голову назад. В следующую минуту не было ни холодных Настиных губ, ни растрескавшихся губ Сени: все слилось в один темный цветок.

      – Пусти меня… – запросила Настя, обессиленная борьбой, прижатая спиной к стене. Голос ее был низок и томителен.

      Сенина рука слабнула. Ярость и страсть уступали место нежности; Настя была гибка и хитра, она воспользовалась этим. Ловко извернувшись, она уже стояла в трех шагах от него, прямая и насмешливая, держа в руке сорванный с Сени картуз.

      – Лови!.. – крикнула она и швырнула картуз вдоль ворот.

      Тот, вертясь, описал дугу и звучно шлепнулся в лужу; сощуренными глазами Сеня проследил его полет.

      – Ничего-с. мы другой купим. На картуз у нас найдутся! – сказал он осипшим голосом и обернулся.

      Насти уже не было. Жалкий, как озябшая птица, мерцал посаженный в закопченное стекло огонек. Сеня вышел из ворот с пылающими щеками, остановился смахнуть грязь с картуза и вдруг засмеялся. Ночное происшествие представилось ему совсем по-другому, чем за несколько минут перед тем.

      …Настю, пришедшую домой, встретил отец.

      – Богомолкой стала? – подозрительно заметил он. – Старуха-то уж дома!

      – Ботинок развязался в воротах, – сказала Настя.

      – Тут к тебе подруга приходила. Приезжая. Я оставлял