Барсуки. Леонид Леонов

он.

      – Да мне не хочется… Ты уж досиди со мной! – говорит Павел.

      – Да я и сам поесть не прочь. Еще в полдень ведь обедали… – Сеня фальшиво подмигивает брату и пробирается между столиками к трактирной стойке.

      Орган все пел, теперь – звуками трудными и громоздкими: будто по каменной основе вышивают чудесные розаны, и они живут, шевелятся, распускаются и цветут…

      Сеня подошел к стойке, за которой обычно стоял сам Секретов, неподвижный и надутый, как литургисающий архиерей, и указал на розово-багровую снедь, скрученную в виде больших баранок.

      – Эта вот, почем за фунт берете? – спросил он, глядя вниз и доставая из кармана деньги.

      – Эта тридцать копеек… а эта вот тридцать пять, – пересиливая орган, сказал женский голос.

      Цена была высока. Ту же колбасу Быхалов отдавал за четвертак, да еще с прибавкой горчицы для ослабления лишних запахов. Сеня поднял глаза, и готовое уже возражение замерло у него на губах. Чувство, близкое к восхищению, наполнило его до краев.

      Наступили полные сумерки, и в сумерках цвели бумажные цветы на стойке. А за ними стояла та самая, крикунья из гераневого окна… Облегало ее простое платьице из коричневого кашемира; благодаря ему резче выделялась матовая бледность лица, обесцвеченного в ту минуту скукой. Только губы, цвета яркого бумажного цветка, змеились лукавым смешком.

      С глазами, раскрытыми на улыбающуюся трактирщицу, Сеня приблизился вплотную, забывая и брата, и первоначальную цель прихода. Полтинка, приготовленная в ладони, скатилась на пол, но он не видел.

      – Это вы!.. – сказал он почти с восторгом.

      – Как будто я… да. – Она его узнала, иначе не смеялась бы: ей был приятен Сенин полуиспуг.

      – Я не знал тогда, что это ваш кот, – виновато сказал он и опять опустил глаза. – Я думал, вы за голубей боялись…

      – Эй, малый! – смешливо окликнула соседняя чуйка. – Что же ты деньгами швыряешься? Как полтинку ни сей, рубля не вырастет.

      Сеня нагнулся и поднял монету. В эту минуту орган хрустнул последней нотой и остановился. И вновь «Венецию» наполнил обычный трактирный гам и плеск.

      – Не серчайте на меня… Ведь на коте отметки-то не было! – проговорил он с опущенной головой.

      – Чего-с? – переспросил мужской голос.

      – Фунтик мне, – не соображая, сказал Сеня.

      – Чего фунтик? Гирьку, что ли, в фунтик? За стойкой, вместо Насти, теперь стоял сам Секретов, насмешливо постукивая по прилавку ножом.

      – Нет, мне вот этого, – сказал Сеня, невпопад указывая на яйца.

      – Яйца фунтами не продаем. Яйца мы десятками, – сухо поправил Секретов.

      – Мне десяток, да, – сказал Сеня, ощущая себя так, словно катился под откос.

      – Семнадцать копеек… Товар замечательный. Извольте сдачу… Сеня торопливыми глазами искал ту, из гераневого; ее уже не было. Казалось, весь трактир смотрит только на него и, изнывая от смеха, ждет, что еще выкинет этот потешный малый, набивающий карманы крутыми яйцами.

      Когда