Сто и одна ночь. Алена Занковец

вчера спускал меня Граф, находится на прежнем месте. А на нем на цыпочках, смахивая с полок пыль пестрой метелочкой, балансирует горничная. Рюши коротенького платья – мое-то было куда длиннее – подергиваются от ее усердной работы, трутся о голые загорелые ноги чуть ниже ягодиц.

      Все-таки Графу пришлось нанять горничную. Я так довольна этой крошечной победой, что меня не смущает даже факт наведения порядка в полночь.

      Собираюсь распахнуть дверь и замираю: на ногу горничной, аккурат под самыми рюшами, ложится мужская ладонь. Оборки мгновенно прерывают танец. Я настолько готова услышать хлесткий звук пощечины – и даже вмешаться в происходящее, – что не сразу верю своим глазам: ладонь медленно, совершенно безнаказанно, ползет вверх и скрывается под платьем.

      Шок не позволяет мне отвести взгляд. Широко распахнутыми глазами я наблюдаю, что вытворяет ладонь. Легкая и тонкая ткань так льнет к руке, а движения Графа столь выразительны, что платье кажется прозрачным. Горничная охает, не прекращая выполнять свои обязанности. И только тогда я наконец осознаю – этот спектакль разыгран специально для меня.

      От негодования перехватывает дыхание, щеки мгновенно вспыхивают. Отвратительно! То, что Граф издевается надо мной, и особенно то, что я так долго наблюдала за этим.

      Отступаю, надеясь переждать этот накал страстей где-нибудь в самом дальнем уголке дома, но слышу требовательное:

      – Входите!

      Пялюсь на дверь, словно не до конца понимаю значение приказа.

      – Входите. Или больше не возвращайтесь, – объясняет свою позицию Граф.

      Все еще медлю. Негодую, злюсь, трушу. Уйти!.. Остаться?.. Какова цена моей гордости?

      Ему безразлична моя история. И уж тем более ему безразлична я. Все, что его интересует, – это игра, жесткая настолько, чтобы он чувствовал вкус жизни. А еще, конечно, месть. Унижение – в ответ за отказ на него работать. За провинность – плата в десятикратном размере. Отказываюсь играть – тюрьма. Отказываюсь терпеть – тюрьма. Проверяет меня на прочность? Что ж, посмотрим, кто кого. Чтобы выживать, мне приходилось принимать решения и посложнее. Так что сейчас я делаю то же, что и всегда: поступаюсь малым, чтобы получить большее. Но я никогда ничего не забываю, Граф. Никогда. Ничего.

      Одновременно сжимаю зубы и ручку двери – и вхожу в комнату.

      Кажется, Граф не обращает на меня никакого внимания. Садится на диван. Горничная опускается перед ним на колени.

      Я отворачиваюсь. Это настолько мерзко и унизительно, что я почти готова забыть о кольце и послать все к чертям!

      Сердце колотится. В голове туман, и только светом маяка иногда проскальзывает спасительное слово: нельзя. Уйдешь – и все закончится. Знаю, что обязана слушать этот маяк, я столько раз обжигалась, но так сложно себя ломать…

      – Я обещала вам историю и готова ее продолжить, – словно со стороны слышу свой голос, глухой, жесткий. – Но смотреть на это не обязана!

      – А никто и не просит тебя смотреть, маленькая извращенка.

      Хмурюсь, пытаясь понять, каким это образом извращенкой