Древние Славяне. Соль. Книга вторая. Масленица. Марина Хробот

вроде бы делаем благое дело, выполняем поручение великого князя Новгородского, а чувствую себя сволочью, – жаловался Юлья, вытирая под волчьей шапкой пот. Он вместе с писцом Корнем перенёс из саней к пыхтящим от тяжелой работы монахам ящик с киянками[40], и уселся на необтёсанном бревне, рядом с новгородским воеводой.

      – Ты чего, за стариков переживаешь? – отмахнулся Лихва, так и не вставший с утра с большого бревна, не подошедшего для строительства. Он наблюдал за порядком. Проходящие мимо мужики, со злобой смотрели на него. – Не нужно переживать. Старики ушли в лучший мир. И внукам их радость – меньше нахлебников.

      – У меня плохое предчувствие, – не успокаивался Юлья.

      – У тебя предчувствие, а я по жене соскучился, – ворчал писец Корень, сев рядом с Юльей и делая пометки на цере[41] в списке принесённых инструментов. Вечером он, ровняя воск, переносил пометки на бересту.

      – Да чего это ты? – Удивился Лихва. – Дворовых девок у князя полно, бери любую.

      – Да не хочу я любую, – с тоской объяснил Корень. – Я хочу свою жену, она лучше всех. На других у меня уд не поднимается.

      – Да, жена у тебя, действительно, баба видная, – засмеялся Лихва.

      Покусывая отросшие пшеничные усы, Юлья чертил сапогом по снегу круги.

      – Вы всё про баб… а у меня сердце не на месте. – Боярин смотрел на монахов вчетвером уложившим тяжелое бревно в пазы самого нижнего венца[42] сруба и стучащие по нему киянками.

      – Да, тяжко здесь. – К дружинникам подошел отец Николай. – Горожане обходят нас стороной. – Разведя худые руки отец Николай вздохнул. – На всё воля Господня, мы хотели, как лучше…

      – А получилось, как всегда! – хохотнул Лихва.

      – Я больше не буду наказывать и калечить горожан, – тихо сказал Юлья.

      – А кто тебя заставляет калечить? – Лихва сморкнулся в сторону. – Дал пару раз в морду мужикам, увёл со двора овцу, и они сами побегут креститься.

      – А в Ружове? Ты помнишь, Лихва, там двое детей не успели выскочить из дома…

      – Бывает такое, бывает, – поёжился Лихва, вспоминая полыхающую пожаром улицу непослушного городка.

      – Я тоже не хочу больше ездить на крещения. – Корень сильно замотал головой. – Никакого понимания, и дома перед дочками стыдно показаться. Нужно менять жизнь.

      – Иди, меняй. И хватит пиздеть. Дружина! Монахи! – Крикнул Лихва в сторону стройплощадки. – Идём обедать, вечером доработаем.

* * *

      Увидев уход чужаков, горожане на Священном Холме повеселели. Пять празднично одетых девственных девиц у общего костра по очереди скинули с лиц платки и прокричали заклички, провожая Зиму. Горожане, особенно дети, старательно трясли ладонями, изображая трепет крыльев жаворонков и других птиц, прилетевших к тёплым дням.

      В жертвенной корзине, косо пристроенной на еловый пень, лежало мало блинов. Не все пришли на праздник. Мужик в шкуре Медведя-Кома не плясал и не вертелся. Мрачно сидел перед костром,

40

Киянка – большой деревянный молоток из плотных пород дерева.

41

Цера – дощечка, залитая воском, на которой делали пометки. Затем заметки переносились на бересту, а церу заново заливали воском.

42

Венец дома – ряд брёвен по периметру.