Секретный дьяк. Геннадий Прашкевич

не стало, только заныл на левой руке отрубленный палец.

      А заныл палец – сразу вспомнился парнишка в урасе. Там, под Якутском. И как злобно мальчишка тот кидался на него, на Ивана. Понятно, убить хотел, стоял за своего отца, кровь к крови. Ну что же это такое? Почему так плохо на сердце? Может, сам вчера кидался на кого с ножом?

      Свят, свят, свят!

      Иван испуганно коснулся потемневшего серебряного крестика на груди.

      Указанный крестик он отнял в сендухе у того дикого парнишки в драке, силой сорвал крестик. Тот, значит, отрубил ему палец, а он сорвал с парнишки серебряный крестик.

      Дохнуло от воспоминаний пугающим, леденящим.

      Плоская темная сендуха, одинокая якутская ураса, крытая коричневыми ровдужными шкурами, легкий, разносящийся по сендухе запах дыма, низкое северное небо, меканье глупых олешков, ничего не понимающих в человеческой жизни, наконец, кровь на руке…

      Вот, вот, кровь на руке!

      При одном воспоминании о крови нехорошо сжалось сердце. Вот почему это он, Иван, секретный дьяк, ничего не помнит про вчерашнее? Про всякое старое далекое помнит, а про вчерашнее близкое забыл. Уже столько лет прошло со времени той драки в сендухе, а помнит. А вчерашнее – хоть убей.

      Действительно, ясно, до каждой мелкой детали, помнил Иван, как когда-то серебряный крестик, сорванный с парнишки, с сына убивцы, лежал в его окровавленной руке. Помнил и то, как отец, пнув повязанного и брошенного на пол убивцу, перекрестился и кивнул хмуро: «Вишь, сам взял…» И добавил странно: «Ну, коль уж сам взял, значит, твое. Значит, Господь так хотел. Может, знак это…» И еще добавил: «Этим теперь, – хмуро кивнул на повязанных казаками убивцу и его сына, – этим теперь, так думаю, ничего больше не понадобится».

      «Казнят?» – потрясенно спросил Иван.

      «Беспременно, – кивнул отец. – Вот этот, – кивнул на убивцу, – зарезал собственную жену. Разве не большой грех? И парнишка у него растет вором».

      И еще раз хмуро глянул на преступника и на его дикого сына: вот совсем глупые, хотели найти спасение в сендухе! А какое в ней спасение?

      2

      Дивны дела твои, Господи!

      Опрятный домик соломенной вдовы Саплиной стоял в одну линию с другими, тоже опрятными; ставни резные, крашеные, от дороги двор и садик с беседкой отделены высокой деревянной решеткой, – если идут по размытой улице странные люди, непременно заглянут к вдове. Как стали у соломенной вдовы Саплиной старые иконы по углам почикивать да пощелкивать, так особенно сблизилась вдова со странными. Каких-то особенных неотвратимых знамений вроде не наблюдала – ни звезды в небе с метлой, с хвостом, с сиянием, ни семи радуг, ни мертвого ветра с гнилых болот, только вот почикивание да пощелкивание. Но ясное дело – извещают о чем-то. Томясь предчувствием, торопясь понять необычное, соломенная вдова не отпускала от своего дому, подробно с ними не поговорив, ни одного странника, ни одной кликуши. Каждую примету старалась подробно истолковать. Вот известно, к примеру, что длани свербит – к деньгам. А кошка спит, подвернув