Комендантский час. Эдуард Хруцкий

по-прежнему играл граммофон, только пела уже Варя Панина. Видимо, любил эту пластинку Лапшин, потому что ставил ее подряд несколько раз.

      На столе стояла початая бутылка зеленого ликера. Климов сидел строгий, в застегнутом на все крючки кителе. Он даже воротник не расстегнул.

      По комнате шагал из угла в угол Копытин, продолжая, видимо, давно начатый спор:

      – …Ты говорил о чести, Алексей, о совести. Твой отец погиб в Порт-Артуре, и учился ты на казенный счет. А дальше что ты видел? Строй, нищенское жалованье подпоручика. Сорок три рубля. Из этих денег ты еще платил за гимназию.

      – Я честно служил, Виктор.

      – Так я же не обвиняю тебя. Но вспомни, когда ты пришел свататься к Ольге Васильевой, ее папенька отказал тебе. Почему? Да потому что ты нищая пехтура.

      – Ты не смеешь так говорить о Григории Нилыче, просто Ольга любила другого.

      – Ах, как это романтично! Прямо сочинение мадам Чарской. Только почему же месье Столбов, жених Олечки, сын мануфактурщика Столбова…

      – Прекрати, Виктор, – Климов вскочил. – Немедленно прекрати.

      – Ах, вам не нравится, господин штабс-капитан, ну простите, простите великодушно.

      – Для чего ты начал этот разговор, Виктор? Изволь объясниться.

      – Вот, – сказал Копытин, – мы и добрались до сути.

      Гнал ветер по Долгоруковской редких прохожих, раскачивал тусклые фонари. Плясал снег в слабом желтом свете.

      Приплясывал на тротуаре постовой милиционер. Засунул руки под мышки, грел пальцы. Время к ночи, а наган в холодной руке не слушается.

      Снопом света ворвались на улицу автомобильные фары. Осветили постового.

      – Постовой! – крикнул шофер. – Как нам лучше к Пресне проехать?

      Шагнул милиционер к машине.

      Три выстрела отбросили его к стене. И он упал на спину, широко раскинув руки по снегу.

      На Лесной у магазина Капонадзе лежит у стены убитый милиционер. Уходит в темноту машина…

      Двое в шинелях со звездами на фуражках барабанят в двери магазина. Гудит под ударами дверь.

      – Открывай! Открывай, гад!

      – Кто? Кто там? – робко из-за дверей.

      – Телефон есть?

      – Есть.

      – Звони в ЧК.

      Ревут на темных улицах автомобильные моторы. Сухо рвут выстрелы темноту. Падают на землю люди в шинелях, в черных пальто, в ватных куртках с милицейскими повязками на рукавах.

      Смолк граммофон, словно подавился. В дверном проеме возник Лапшин.

      И увидел Алексей Климов совсем другого человека. Исчезла угодливая улыбка. Опасный стоял человек. Неожиданный.

      – Что ж, Алексей, не столковались мы с тобой.

      – Ты этот портсигар и перстенек, Витя, тоже в налете взял? – Алексей взял в руки золотой портсигар Копытина, покрутил. – Вот видишь, – он щелкнул крышкой, – монограмма-то затерта, только герб остался.

      – Ты, чистоплюй, жил нищим и сдохнешь нищим. Иди учи за кусок воблы и сахарин маршировать фабричных недоносков.

      – Если бы ты, Виктор, приехав с Юга, как эмиссар генерала Деникина, предложил мне