Птица Мамыра. Ирина Витковская

небо лишь за то, что, сражаясь с собакой, стояла к сыну спиной: он не видел ни её оскала, ни звериного взгляда, ни тягучей слюны, заливавшей подбородок.

      Вот и всё. Больше, к счастью или к сожалению, судьба на подобные отчаянные поступки не провоцировала. Вся остальная жизнь была прожита как-то… на цыпочках – тихо, с оглядкой. Сперва с мамой, потом с Сашкой.

      Те события прошлого, которые было невозможно осмыслить и принять, она просто заперла в тёмный чулан памяти и редко-редко заходила проведать: как там они?

      Почти никогда.

      А опыт окриков, унижений, несправедливых нападок, незаслуженных обид – был, и очень богатый. Тая не приходила от него в отчаянье, а несла свой опыт спокойно, с достоинством, с недрогнувшим лицом, осторожно, как опасную, но полезную вещь. Эта вещь помогала ей избегать новых неприятностей или, если уж по-другому нельзя, переносить их стоически, невозмутимо, как неизбежное. Её невозможно было довести до истерики, крика, заставить говорить обидные слова – она просто перемалчивала всё плохое и несправедливое, проходила, балансируя, как болотную топь по жёрдочке, и, переждав, начинала тихий, спокойный разговор, как будто и не было ничего…

⁂

      – Алло?

      – Будьте добры…Таисия, ты? Городецкая. Извини, сразу не узнала.

      – Здравствуй, Ириша. Рада тебя…

      – Прости, некогда. Давай – к делу. Звонил Колбасьев. Ты уже в курсе?

      – Ну немножко.

      – Будут: мы четверо из девчонок и парни – Колбасьев, соответственно, Мережкин, Калдохин. И Мышь просится. Хоть он и в «Б» был два года.

      – А… когда? Уже решили?

      – Вот в этом вся проблема. Знаешь, мне не нравится, как Колбасьев расставляет акценты. В субботу, как мы и обсуждали, видишь ли, уже нельзя – «они с пацанами на футбол идут». Продавливает теперь воскресенье и пивной ресторан. Что думаешь?

      – Н-не знаю. А ты кого из мальчиков хотела бы видеть?

      – Ни-ко-го. Только вас. Думай, Каретникова.

⁂

      Характером Тая пошла в маму – тихоню и миротворицу. Только страх за дочку заставил её бросить горького пьяницу мужа, а так бы терпела и терпела.

      Тая помнит, как они переезжали: зимой, в трескучий мороз, на санках.

      Кверху дверцами, плашмя, на санках лежал лёгкий фанерный шкаф; в шкафу, придерживая створки, сидела Тая и не давала выпасть узлам с их немудрёным барахлишком.

      Старая, за выездом, двухкомнатная квартира в хрущёвке показалась невозможными светлыми хоромами; даже почти полное отсутствие мебели не могло омрачить радости обладания этим чудом.

      Спали вдвоём на сундуке, обедали в комнате за древним круглым столом, который подарили новые соседи. Прожжённый утюгом треугольник в центре мама прикрыла штопаной-перештопаной гобеленовой скатертью с бахромой, и счастье накрыло обеих – богато получилось! Гармонировало с ковриком, повешенным над сундуком, – мельница, мосточек, девушка с вязанкой дров. А кухонного стола у них тогда просто не было, как не было и много чего ещё, вторую