Врата Обелиска. Н. К. Джемисин

его, хватает Шаффу за колено, словно пытается вдавить в него свою благодарность, затем убегает. Шаффа медленно встает. Мальчик оставил выцветшую форму, и Шаффа снова натягивает ее, его пальцы вспоминают, как должны лежать швы. Должен быть еще плащ, но он пропал. Он не помнит где. Когда он делает шаг вперед, его взгляд привлекает зеркало на стене комнаты, и он останавливается. Дрожит на сей раз не от удовольствия.

      Неправильно. Все так неправильно. Его волосы висят, прямые и сухие, после нескольких дней под жестоким действием солнца и соли – они должны быть черными и блестящими, а они тусклые и тонкие, выгоревшие. Форма болтается на нем, поскольку часть своей плоти он перевел в топливо, чтобы добраться до берега. Цвет формы тоже неправильный, и нет никакой уверенности в том, кто он был, кем должен быть. И его глаза…

      Злая Земля, думает он, глядя в льдистые, почти белые глаза. Он не знал, что они так выглядят.

      Возле двери скрипит половица, и его чуждые зрачки смещаются в сторону. Там стоит мать мальчика, моргая от света лампы у нее в руках

      – Шаффа, – говорит она. – Мне показалось, что ты встал. А где Эйтц?

      Наверное, это имя мальчика.

      – Он заходил и принес мне это. – Шаффа касается своей одежды.

      Женщина входит в комнату.

      – Хм, – говорит она. – Выжатая и высушенная, она походит на форму.

      Шаффа кивает:

      – Я узнал о себе нечто новое. Я Страж.

      Ее глаза распахиваются.

      – Правда? – В ее глазах вспыхивает подозрение. – А Эйтц надоедал тебе.

      – Не надоедал. – Шаффа улыбается, чтобы подбодрить ее. Почему-то лицо женщины вздрагивает, и она еще сильнее хмурится. А, да, он разучился еще и очаровывать людей. Он поворачивается и идет к ней, а она пятится. Он останавливается, изумленный ее страхом. – Он тоже кое-что узнал о себе. Я заберу его прямо сейчас.

      Зрачки женщины расширяются. Мгновение она немо двигает губами, затем стискивает зубы.

      – Я знала.

      – Знала?

      – Не хотела знать. – Она сглатывает, ее рука застывает, и маленькое пламя лампы дрожит от эмоций, захлестывающих ее. – Не забирай его. Пожалуйста.

      Шаффа склоняет голову набок.

      – Почему нет?

      – Это убьет его отца.

      – Не его деда? – Шаффа подходит на шаг ближе. (Ближе.) – Не его дядюшек, тетушек и кузенов? Не тебя?

      Она снова вздрагивает.

      – Я… не знаю, что я сейчас ощущаю. – Она качает головой.

      – Бедняжка, бедняжка, – тихо говорит Шаффа. Это сочувствие тоже автоматическое. Он глубоко чувствует печаль. – Но сумеешь ли ты его защитить от них, если я его не заберу?

      – Что? – Она смотрит на Шаффу в изумлении и тревоге. Неужели это и правда не приходило ей в голову. Видимо, нет. – Защитить… его?

      То, как она спрашивает, как понимает Шаффа, доказывает, что она не годится для этой задачи. Потому он встает, протягивает руку, словно для того, чтобы положить ее ей на плечо, и качает головой, словно сожалея. Она на мгновение расслабляется и не замечает, как его рука