Охота на охотника. Карина Демина

совсем крохотную серебряную.

      Где же ты? Не друг, а враг…

      – Я долго так… и мои про меня забывали, а братовы учителя не обращали внимания, если тихо сидеть.

      Никого.

      Должен быть. Слушай камень превнимательно. Собирай крупицы тепла, которого под землею мало, запоминай, как стучит сердце того, кто, должно быть, обнаружил, что сила больше не дичает.

      Вот удивился, должно быть.

      А вот человек был… Он прятался, и преумело, отгородившись от камня одеждой, и небось непростой… Но вот забылся, коснулся гранита ладонью, а тот и запомнил.

      И след горел.

      Лешек положил ладонь на камень. И сила отозвалась охотно, потянулась и схлынула, завихрилась, полетела, спеша к метке следа. Вздрогнули подземелья, и грохот обвала разнесся по ним.

      – Что это? – Дарья вздрогнула.

      – Ничего, – соврал Лешек, ее пальчики аккуратно сжав. – Здесь случается.

      – А врать вы не умеете.

      – Не умею. Думаешь, надо учиться?

      – Он все равно ушел, тот человек, – Дарья поморщилась и чихнула. – Не люблю менталистов…

      А кто ж их любит?

      Стрежницкий не спал. То ли совесть, внезапно очнувшаяся, мешала, то ли просто выспался за день, вылежался, и теперь перина казалась комковатой, пуховое одеяло – жарким, а собственное тело внезапно стало слабым, негодным.

      И в голову вот лезло всякое.

      – Богдан, – раздался тихий шепоток. – Что ж ты так со мной?

      Он повернул голову и руку положил на рукоять револьвера. Оно-то, конечно, охрана охраной, а привычки привычками.

      – Сама виновата, – ответил, чувствуя, как вялые пальцы беспомощно скользят по металлу. Ишь ты, и не сгибаются почти.

      Зелья это. Выпейте. Надобно. Боль отступит. Да чтоб он хоть раз еще…

      – В чем виновата? – слезливо поинтересовался голосок, от которого рана в глазу зачесалась невероятно. И Стрежницкий заскрипел зубами. Вот и где, спрашивается, эта самая охрана? Его, может статься, убивать пришли, а их будто и нет.

      Спят, что ли?

      – Так и ты ж меня убить собралась, – он закрыл глаза и задышал часто, быстро, заставляя себя сосредоточиться на вялой руке и треклятом револьвере, который оказался дальше, чем должен был быть. – Или не собиралась?

      – Я тебя любила, – с упреком произнес призрак.

      Повеяло холодом. Жутью.

      А в голове прояснилось. Все ж таки боль – хорошее средство, от воздействия помогает наичудеснейшим способом.

      – И дитя наше…

      – Какое дитя? – пальцы таки добрались до рукояти. – Мы с тобой всего-то с полгодика вместе и побыли, откуда дитяти взяться?

      – Мое… мое… – призрак отделился от стены. Он казался бледным пятном. – Разве ж не обещал ты заботиться…

      Не обещал.

      К обещаниям своим Стрежницкий относился весьма серьезно. И теперь подтянул револьвер поближе, а сам заскулил, надеясь, что выглядит в достаточной мере жалко, чтобы тварь подобралась поближе.

      – Ты виноват, виноват… – знакомый голос