Охота на охотника. Карина Демина

под левым глазом, смешное, будто мушку князь наклеил по старой моде. Пятнышко тянет потрогать, но это уж и вовсе…

      – Он оправится, – Одовецкая положила ладони на виски. – Главное, чтобы теперь лежал хотя бы сутки, пока ткани не стабилизируются. Иначе кровоизлияние и…

      И он умрет?

      Не умрет. Лизавета не позволит. Она не хочет, чтобы люди, ей близкие, умирали. Хватит уже. А он близкий? Щетина темная на подбородке пробилась. Колет пальцы. А губы резкие. Интересно, он пощечину простил?

      Лизавета вздохнула.

      А князь открыл-таки глаза.

      – Вот упрямец, – почти восхитилась Аглая, впрочем, рук своих с головы Навойского не убрав. – И главное, какая поразительная устойчивость к внушению… Спи уже.

      Спать князь не собирался. Его взгляд зацепился за Лизавету, и губы растянулись в нелепой улыбке:

      – Ты… рыжая… знаешь, у рыжих глаза должны быть зелеными.

      – Почему? – тихо спросила она.

      – Потому что так положено. Но твои мне нравятся больше. Темные. Как вишня. Я вишню люблю. Она кислая… а ты…

      – Тоже кислая?

      – Рыжая… бесстыжая…

      Захотелось одновременно и заплакать, и побить князя подушкой. Тоже придумал – бесстыжая…

      – Он не совсем чтобы в себе, – Одовецкая пальцы отняла. – Спутанность сознания – это нормально. Хотя… моя тетушка говорила, что люди, когда бредят, не лгут…

      – И целоваться ты толком не умеешь…

      Лизавета почувствовала, как вспыхнули щеки.

      Целоваться? Не умеет?

      – Но я научу, – князь таки закрыл глаза. – Потом… устал что-то…

      – Значит, надо отдыхать.

      – Буду… только ты не уходи, ладно?

      – Не уйду, – пообещала Лизавета, мысленно проклиная себя и за слабость, и за язык чересчур длинный.

      – Хорошо… Только в следующий раз я тебя лучше клубникой накормлю, с клубникой целоваться будет вкуснее, чем с огурцом.

      Одовецкая сделала вид, что занята исключительно содержимым своего кофра, за что Лизавета была ей невероятно благодарна.

      А еще Лизавету не оставляло ощущение, что она забыла о чем-то важном.

      Лешек вышел из круга.

      Огляделся.

      Тьма была кромешной, но не для внука Полоза. Он коснулся стены, пробуждая камень к жизни, и тот слабо засветился.

      – Митька! – Лешек весьма надеялся, что у старого приятеля хватило выдержки дождаться его возвращения. В пользу того говорила приятная пустота подземелий.

      Ни магов-поисковиков, ни войска. Ни обеспокоенного папеньки. Ни, что характерно, самого Митьки.

      Лешек прислушался к камню и, крутанувшись, шагнул туда, где почуял живое человеческое тепло.

      – Митька, зараза ты этакая… – он запнулся.

      Митьки не было.

      В уголке, прижимаясь к холодной стене, сидела девушка вида самого разнесчастного и баюкала в руках револьвер.

      – Не подходи, – сказала она, револьвер поднимая, – а то стрельну!

      – Зачем?

      Девица была смутно знакомой.

      Где-то