Юрий Долгорукий и византийская принцесса. Павел Загребельный

поверх заостренного пламени черные хвосты дыма, которые плотными свитками двигались в темном пространстве над головами тех, кои вошли, угнетая их своей тяжестью.

      И вдруг метнулось из тихой темноты что-то белое, взмахнуло странными, цвета светлой меди волосами, крикнуло: «Отец!» – уже повисло на шее у князя Юрия, а он неумело расставил руки, наклонился, стоял неуклюже и растерянно, так, словно боялся уронить на землю это белое существо, чтобы оно не разбилось, будто хрупкое заморское стекло.

      «Отец!» – крикнуло оно еще раз, и засмеялось, и закрыло бородатое лицо Юрия своими медными волосами, такими мягкими и ласковыми, что Дулеб даже на расстоянии почувствовал их мягкость и ласковость, про Иваницу же лучше умолчать, ибо что здесь скажешь!

      Тогда Юрий, опомнившись, легко поднял девочку, поставил ее между собою и Дулебом, сказал:

      – Дочь моя. Княжна Ольга. Должна бы спать уже, да не спит. А это, Ольга, лекарь из Киева, Дулеб.

      Дулеб поклонился.

      – А это Иваница.

      – Вот уж! – вздохнул Иваница, не зная, куда спрятать свои руки, такие ловкие и умелые всегда, когда приходилось иметь дело с девчатами, и вовсе ненужные сейчас, перед этой тоненькой девочкой в наброшенной на плечи белой шубейке, мягкой и пушистой, с невиданными светло-золотистыми волосами и проницательными детскими глазами, перед которыми чувствовал себя совершенно безоружным и словно бы нагим, что ли.

      – Ты приехал, чтобы взять меня с собой? – спросила Ольга голосом ломким по-детски, но уже с подлинно женским оттенком привередливости. – Ты же не был у князя Ивана. Возвратился, чтобы взять меня с собой?

      – Не доехал. Да и не знаю, выберусь ли теперь. Есть дела, которые не могут ждать.

      – Ты поедешь и возьмешь меня с собой.

      – Где Евфимия? – спросил Юрий.

      – Я здесь, княже.

      Из темноты выступила еще одна девушка, чуточку старше Ольги, такая же высокая и тонкая, но чернявая, малость даже суровая с виду. Она поцеловала князя в щеку, Юрий обнял ее.

      – Вторая моя дочь, княгиня Евфимия, весной обручена в Москве с князем Олегом Святославовичем. Живу здесь с дочерями. Сыновья сами собой распоряжаются. Уже взрослые. А князь стар. Вот так, лекарь, живем мы. А теперь будем спать. Доброй ночи.

      – Доброй тебе ночи, княже. Удивляюсь не тому, что у тебя много детей, а что такие они все неодинаковые.

      – А как думаешь: лучше это или хуже?

      – Наверное, лучше. Потому что на свете ничего одинакового нет и не должно быть.

      – С детьми не так это. Хочется, чтобы все были одинаковы. Одинаково мудры, одинаково счастливы. Ну, да бог все делает по-своему. Вас проводят.

      Князь хлопнул в ладоши, но Ольга схватила ближайший трехсвечник, очертила светлый полукруг между темнотой, из которой должен был показаться кто-то из слуг, и киевскими гостями, сказала отважно и словно бы с вызовом:

      – Я провожу!

      – Негоже, сестра, – заметила Евфимия, которая, наверное, давно уже привыкла к положению княгини и была