Череп под кожей. Филлис Дороти Джеймс

ума спрятаться в другом месте, а не в кресле с добротной обивкой, где пациенты сэра Джеймса сидели в ожидании консультации. Даже кушетка не выглядела как больничная койка: обитая коричневой кожей, с элегантными ножками, она навевала мысли о библиотечных лестницах восемнадцатого века. Видимо, предполагалось, что если кто-то из пациентов сэра Джеймса и выкажет причуду, пожелав раздеться, это никоим образом не будет связано с состоянием его здоровья.

      Врач оторвался от книжечки с бланками рецептов и спросил:

      – Селезенка вас сильно беспокоит?

      – Учитывая, что она весит двадцать фунтов и я выгляжу и чувствую себя как кривобокая беременная женщина, то да, можно сказать, беспокоит.

      – Возможно, через какое-то время вам станет лучше. Но не сразу. Посмотрим через месяц.

      Уиттингем зашел за раскрашенную восточную ширму – позади нее на стуле была сложена его одежда – и принялся натягивать штаны на огромный живот. Он подумал: это все равно что таскать за собой свою смерть, чувствуя, как она растягивает его мышцы словно зародыш демона, который никогда не шевелится. Он напоминает о себе тяжестью мертвого груза, уродством, которое он видит в зеркале всякий раз, когда принимает ванну и задумывается, что носит внутри себя. Выглянув из-за ширмы, он заговорил, но его голос утонул в полотне сорочки:

      – Насколько я понял, вы объяснили увеличение селезенки тем, что на нее легла функция производства красных кровяных телец, которые больше не образуются в моей крови.

      Сэр Джеймс даже не поднял головы и произнес с исключительной беззаботностью:

      – Примерно так и происходит, да. Когда один орган перестает функционировать, его работу берет на себя другой.

      – Так будет ли с моей стороны бестактно поинтересоваться, какой орган соизволит принять на себя эту функцию, когда вы вырежете мне селезенку?

      Сэр Джеймс расхохотался над его остротой.

      – Давайте решать проблемы по мере их поступления, хорошо?

      Он был не из тех людей, подумал Уиттингем, которые отличались оригинальностью в речи.

      Впервые, с тех пор как заболел, Уиттингем захотел спросить доктора прямо, сколько ему осталось. Не то чтобы ему нужно было уладить какие-то дела. Он развелся с женой, отдалился от детей и теперь жил один, и его дела, как и его безупречно чистая квартира, находились в удручающем порядке все последние лет пять. Теперь потребность узнать правду была чуть большим, чем простым любопытством. Он был бы рад услышать, что переживет еще одно Рождество – самое свое нелюбимое время года, – однако понимал, что вопрос прозвучит в высшей степени бесцеремонно. Сама комната была обставлена так, чтобы исключить подобные речи. Сэр Джеймс научил пациентов не задавать вопросов, ответы на которые могли бы их расстроить. Его философия – и Уиттингем был не склонен с ней спорить – заключалась в том, что пациенты сами со временем поймут, что умирают, и тогда физическая слабость позволит им перенести смертельный приговор легче, чем в момент, когда они еще полны сил. Он никогда