В ритме ненависти. ЛАРИСА ПОРХУН

когда это случилось впервые, она, ложась спать, сухими, горячими глазами смотрела на ручку двери, с ужасом ожидая её поворота и лёгкого писка двери.

      Впервые это случилось, когда ей было семь лет. Но она и сейчас помнит, и этот ужас, и этот стыд, и эту боль. Папа в конце, не глядя на неё, выпрямлял её разведённые и застывшие в этой позе ноги, поправляя на неподвижной, будто замороженной Лерке одеяло, гладил её по голове и говорил, что любит. Иногда, потоптавшись, он разворачивал её к стене, чтобы не видеть хорошо заметных даже в темноте, горящих тревожным, нездоровым блеском глаз дочери, и тихонько выходил из комнаты. После этого, Лерка могла уже спокойно заснуть, не боясь того, что её кто-нибудь потревожит, если только это позволяла сделать пульсирующая, саднящая боль внизу живота и огромный, накрывающий её волной ужас и стыд.

      Лера повернулась и стала смотреть в тёмное окно. За много лет она уже привыкла к тому, что не может спать, как все нормальные люди. Она примирилась со своей бессонницей, и даже стала находить в этом плюсы. Лера знала, что даже сейчас, стоит только закрыть глаза, как папа наклонится и прошепчет на ухо, что ей совсем-совсем никому нельзя рассказывать об этом. Иначе все будут считать, что она плохая, очень плохая и гадкая. И никто её не будет любить. Никогда. Но он напрасно переживал, она не стала бы делать этого ни за что. Маленькая Лера была уверена, что так, как с ней, поступают только с худшими на свете детьми. Папа за что-то на неё злится, и приходит к ней в комнату, чтобы наказать. Поэтому даже под страхом смерти она не рассказала бы об этой смрадной и уродливой стороне жизни никому. Только однажды она спросила у болезненной и апатичной матери:

      – За что папа меня наказывает?

      – Да что ты, Лерка, – с искренним удивлением в голосе отозвалась та, – Папа тебя любит, а не наказывает…

      Из этого ответа Лерка заключила тогда, что мать обо всём знает, и что то, что происходит, в порядке вещей. Чтобы не сойти с ума, она стала убегать из дома. Её отлавливали и снова возвращали в семью. И там она каждую ночь боялась закрыть глаза, чтобы не пропустить момент, когда откроется дверь и с тихим покашливанием войдёт отец и дрожащими руками, задрав на ней сорочку, шумно сопя, будет возиться у Лерки в ногах. Она уходила из дома снова и снова, с каждым разом всё увереннее и бесшабашнее расширяя географию своих побегов и набираясь опыта. У неё появились друзья, ценившие Лерку за её необыкновенную, отчаянную и безрассудную храбрость. Её действительно было трудно чем-то напугать. Вряд ли было что-то хуже скрипа открывающейся ночью двери в её комнату. И тяжёлого дыхания отца, закрывающего ей рот огромной потной ладонью, из-за чего однажды она потеряла сознание, потому что ей нечем было дышать. Хотя это была напрасная мера предосторожности с его стороны. Она никогда не кричала. Вначале от стыда и ужаса, а потом от осознания полной бессмысленности этого. Леркина компания состояла почти сплошь из тех, кто дому предпочитал улицу. Именно там она научилась драться, брать не