Зов Полярной звезды. Александр Руж

молчания стребовали. То бишь подписку о неразглашении.

      – За что же ухватиться, Александр Васильевич? – недоумевал Вадим.

      – А разве для вас в порядке вещей, когда человек ни с того ни с сего впадает в буйство и совершает кунштюки, на какие прежде не способен был? А?

      – Нет, конечно. Какой тут порядок… – Вадим смолк.

      – О чем закручинились, Вадим Сергеевич? Не согласны со мной?

      – Согласен… А можно пленку чуть-чуть назад отмотать и запустить еще р-разок?

      Барченко сделал знак киномеханику, и на экране вновь прорисовался белый пейзаж. Опять задергалась перекошенная физия техника Паршина, взблеснуло небо…

      – Стоп! – закричал Вадим. – Остановите!

      Картинка омертвела. Посреди полотна столбенела верхушка сопки со взвихрившимся от ветра белым пухом.

      – Нет, не здесь… Немного назад, самую малость!

      Кадры пошли в обратной последовательности. Когда в поле зрения выполз покатый бок сопки, Вадим воскликнул:

      – Вот оно!

      – Что вы там узрели? – полюбопытствовал Браченко. – Рисунок? Да, я тоже его приметил. Палеолитический период, не иначе.

      Сквозь северную зимнюю хмарь и муть некачественной пленки можно было разглядеть вычерченную на горе фигуру человекоподобного существа с воздетыми руками. Портрет смотрелся натуралистично, хоть и сделан был, как сказал Александр Васильевич, первобытным художником.

      – По скудоумию своему определить точное назначение сего Голиафа не берусь. Равно как и разрисованных камней, подле коих с господином… пардон, с товарищем Паршиным произошло прискорбное злоключение. Одначе смею выдвинуть гипотезу, что на бреге Сейд-озера в доисторические годы обитали древние охотники и рыболовы. Там и пещеры имеются, мне Ферсман поведал… А наскальная живопись имела ритуальное значение. А чего это вы так вскинулись?

      – Я видел этот силуэт… и сопку ту видел! – в ажитации Вадим едва проговаривал слова. – Я был там!

      – На Сейде? – Барченко приподнял очки и воззрился на Вадима близорукими глазами, как будто такой способ давал лучший результат. – То есть вы все вспомнили?

      – Если б!.. Ни черта я не вспомнил, но то, что я был в тех местах, за это р-ручаюсь.

      Барченко обернулся к будке киномеханика.

      – Вынимай пленку, Жора, сеанс окончен… – Со старческим кряхтеньем восстал с шаткого креслица. – Идемте, Вадим Сергеевич, докончим наше толковище у меня в кабинете.

      Кабинет Александра Васильевича заслуживает отдельного описания. Такую эклектику невозможно создать, даже если без разбора натащить в комнату все, что попадется. На стенах в невообразимой последовательности висели старорусские иконы, полинезийские маски, подлинники картин Малевича и Рериха, химические таблицы и японские гобелены с журавлями. На столиках с резными ножками высились китайские вазы из тончайшего фарфора, над которыми непрестанно курилось что-то ароматическое, стояли устрашающего вида статуэтки и внавалку лежали гадальные карты. Значительную