По грибы. Рассказы. Людмила Валентиновна Ляховская

приступала бабушка. Она расставляла на шестке, перед печным окном, чугунки разного размера. Два самых больших заполняла мелкой картошкой – на корм поросёнку и курам. Ещё в один – закладывала свиную солонину и все остальные составляющие супа. (А супы у неё бывали разнообразные: и картофельный, и гороховый, и рассольник, и борщ, и кислые щи, и щи со снетками, и с молодой капустой – один вкуснее другого!) Заполненные чугунки доливала колодезной водой и рогатым ухватом на длинной ручке задвигала в печь. После того, как всё было расставлено в печи в нужных местах, она поджигала дрова и закрывала заслонку.

      Когда дрова прогорали, ставилась вариться молочная каша (пшённая или рисовая) и топиться молоко в высоких кринках. Горячие угли при этом сдвигались в сторонку, чтобы молоко не убежало от сильного жара, а медленно и долго томилось, запечатываясь сверху (как и каша) вкуснейшей золотистой пенкой.

      Одно могу сказать авторитетно: нет ничего вкуснее еды из русской печки!

      ***

      Каждое утро мама или тётя Катя, по очереди, делали к завтраку плюшки с маком и пирожки с какой-нибудь начинкой. Я прибегала вовремя: на стол уже укладывался бывалый, промасленный лист фанеры, на него трусили мукой и вываливали из пузатого глиняного горшка вспученное тесто, которое с вечера замешивала на своей закваске бабушка. Из теста катали длинную колбаску, намётанным глазом резали её на одинаковые части и, пока я неумелыми руками тискала на краю фанерки выданный мне кусочек теста, превращая его в серую резинку, хозяйка, орудуя скалкой, играючи, сооружала два противня пирожков и плюшек; в уголочке пристраивался и мой замученный уродец. С помощью кисточки из гусиных перьев пирожки смазывались растопленным сливочным маслом и немедля отправлялись в печь.

      Пока пеклись пирожки, собирали на стол: доставали из буфета старенькую разномастную посуду, знакомую до каждой щербинки; приносили из холодного погреба домашнее сливочное масло и творог; вынимали из кипящего самовара сварившиеся яйца и осторожно, чтобы не обжечься паром, водружали самовар во главу стола. В большом фарфоровом чайнике заваривали «кофей» – смесь молотого кофе с цикорием и ячменём. Невзрачные картонные пачки с этим напитком продавались тогда в любой бакалейной лавке, и в деревне мы с большим удовольствием пили его по утрам, разбавляя горячим топлёным молоком.

      Когда всё было готово, из печи доставали противни с разрумянившимися пирожками и пышущие жаром кринки с топлёным молоком, в которых поверху, на толстой подушке сливок, пучилась золотисто-коричневая пенка необыкновенной вкусноты. Кусок этой пенки вместе со сливками было замечательно подцепить из кринки ухватистой деревянной ложкой и положить себе в кружку с кофеем.

      Завтракали в главной комнате – светлой, с окнами на две стороны, заставленными геранью и бегонией. Стол стоял в переднем углу, под образами. Позади него, по двум стенкам, располагались широкие крашеные лавки со спинками, а спереди, при надобности, ставили старенькие венские стулья.

      Дед