Человек, давший душе язык. Рядом с Достоевским. Александр Левинтов

78-5-0053-5185-2

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Предисловие

      Этот небольшой сборник – даже не книга, а просто несколько театральных, литературных и путевых заметок, связанных с Федором Михайловичем Достоевским.

      Вряд ли возможно добавить что-либо существенное к огромному памятнику, создаваемому благодарным человечеством писателю, наиболее полно выразившему человеческую совесть как самое верное отличие человека от всей остальной природы, давшему душе язык – оттого Достоевский так легко переводится, экранизируется, театрализуется, рисуется, вообще интерпретируется: косноязычие и лепетание душевное внятно всем и всеми воспринимается как говорение своей души.

      Единственным привлекательным, хотя и очень скромным достоинством этого собрания является его ненарочность – оно сложилось случайно и нечаянно.

      И потому я рассматриваю эту небольшую работу не как дар, но как долг перед музеем Достоевского в Старой Руссе, перед его прекрасными сотрудниками, перед этим старинным и, несмотря на бедность и малость, величественным и стариннейшим городом, как посильную дань великому писателю и учителю.

Александр Левинтов

      Учителю

      В Достоевского я провалился в шестом классе. Я прочитал все десять его томов в зиму 58-го года и вышел из нее больной Достоевским и совершенно другим человеком.

      Конечно, я сразу понял, что никогда не овладею такой филигранной смелостью проникновения в человека, но меня потрясала сила его понимания меня, и это его понимание делало меня особенным и отмеченным – я понят исчерпывающе, до предельных глубин своего существа. И еще я понял, что Достоевский, и только Достоевский – такой же, как я, что он черпает знание меня из себя самого. И это делало нас родственными душами.

      Я понял, что не смогу никогда быть столь подробным в извивах даже собственной души, но что это можно делать не на ощупь, а проникать словно игла – глубоко, но точечно, за счет безошибочно найденного слова или фразы.

      Конечно, я захотел стать писателем, потому что это полностью соответствовало моему существованию, безобразному снаружи, как гнилой Санкт-Петербург, но озаренному фантазиями изнутри. Но, то ли по душевной лени, то ли по недостатку талантов и способностей, то ли по маловерию в себя, я никогда не замысливал, даже не замысливал большие полотна – меня прельщали лаконичные формы и сжатые в мысли и образы события.

      Достоевский, я думаю, сформировал не только меня – вся современная мировая литература пошла от него. Не было бы Достоевского, не стало бы и Кафки, Камю, Сартра, всей великой японской литературы 20-го века, У. Фолкнера и его антипода Э. Хемингуэя, Это – впрямую. А сколько по касательной? И смог бы А. Солженицын, говоря о касательных, написать «Архипелаг ГУЛАГ» без «Записок из Мертвого Дома»?

      И более того, благодаря Достоевскому мы всю предыдущую мировую литературу пересмотрели и переоценили, мы Платона и Софокла, Сервантеса и Шекспира, Гельдерлина и всю «Бурю и натиск» по-другому увидели, всю французскую романистику 19-го века,

      И, конечно, Достоевский перевернул всю современную философию, психологию, живопись, он, не зная того, сформировал художественное кино, которое отличается от технического, как Рафаэль от обоев.

      Вот одна, может не очень изящная и замечательная мысль: человек ощущает себя неким центром сознания и сосредоточения по мере освоения им разных миров и сред существования.

      Поясню, что тут имеется в виду.

      Если человек живет в монотонном и однообразном мире своего стада, племени, семьи, трудового коллектива, то он вовсе и не человек, может быть, а некое социальное, общественное, коллективное существо, ближе к насекомому, чем к человеку. Но вот уже простое разделение существования на коллективное и интимно индивидуальное, простое противопоставление семье и работе ставит его на путь очеловечивания.

      И чем больше, и чем разнообразнее круги и сферы его существования, чем острей и тоньше он ощущает эти различия, тем он человечней. Это опять все та же мысль Достоевского о противопоставлении человека и человечества, одушевленного и бездушного существования.

      Тут действует некий принцип определенности, противоположный принципу неопределенности Гейзенберга в физике. Там у них, у физиков, чем точнее мы определяем скорость частицы, тем менее нам ясны свойства этой частицы, например, её координаты, топика, и наоборот. А у нас, среди людей, чем большего числа кругов, социальностей, обществ ты фокус, тем в большей степени ты ощущаешь свою центральность, ответственность за эти миры, тем более ты чувствуешь себя человеком и тем большей независимостью от всех этих сфер ты обладаешь, потому что теперь это они зависят от тебя, а не ты от них.

      Тут только важно не быть обстоятельством всех этих сообществ, не быть зевакой и объектом чужих действий, тут важна твоя личная позиция, пусть даже бездейственная, но твердая, определенная, твоя, а не их или всеобщая. И боль – твоя, а не вселенская, и радость –