Астрея. Имперский символизм в XVI веке. Фрэнсис А. Йейтс

в данной конкретной области того, что, как мы знаем, было присуще Средним векам в целом, а именно, что Средневековье не ощущало разрыва между собственным временем и классическим прошлым[43]. Отношение Петрарки к истории отражает то, что называлось новым чувством исторической дистанции гуманистов. Обладая бо́льшими знаниями о классической цивилизации, гуманист не может воспринимать её как продолжающуюся непрерывно до настоящего (его настоящего). Он считает, что она закончилась с разрушением античного мира варварами, после чего наступил тёмный период, длящийся до его собственного времени. И миссия гуманиста состоит в том, чтобы рассеять эту темноту через открытие и новое прочтение литературных и иных памятников античности. Это должно привести к обновлению, возрождению и началу нового периода классического света, который разгонит варварскую тьму, длящуюся с падения античного мира до настоящих дней. Он по-прежнему сохраняет представление о циклическом возвращении, периодических обновлениях, об имперской риторике, но настаивает на гораздо более полном возрождении классической цивилизации, истинную природу которой он начал понимать.

      Что же, исходя из этой точки зрения, происходит со средневековой теорией непрерывности империи? Из пророчества, которое Петрарка вложил в уста Луция Сципиона в латинской поэме «Африка»[44], можно предположить, что в действительности он не отвергал теорию перемещения и, следовательно, непрерывности империи. При этом в других местах он мог презрительно отзываться о самых значимых постулатах средневекового империализма. Он считал, что варварские влияния, разрушившие Рим, продолжали существовать в варваризованной средневековой империи. В одном из ранних писем Петрарка называет Карла Великого «королём Карлом, которого прозвищем “Великий” варварские народы осмелились поднять на уровень Помпея или Александра»[45]. Не признавая за Карлом имперского титула и утверждая, что только варварские народы называют его «Великим», Петрарка, как заметил Т. Моммзен, подразумевает пренебрежение ко всему институту средневековой империи и его притязаниям на наследование imperium Romanum. Возможно, что слова из «Африки» о чужаках, укравших скипетр и славу империи[46], хотя и употреблённые в адрес неитальянских императоров Древнего Рима, могут подразумевать и перемещение империи к франко-германским чужакам на севере.

      Слабостью средневековой империи, с точки зрения гуманистов, было то, что её центр находился не в Риме. В теории Рим признавался центром через происходившую там коронацию папами императоров, однако политический центр находился на севере. С утратой уважения к идее перемещения империи становится очевидной несостоятельность идеи так называемого римского императора, который правит не из Рима. «Если Римская империя не в Риме, то где она?» – спрашивает Петрарка в «Книге без адреса» (Liber sine nomine)[47].

      Исторические видения и чувства, которые пробуждали в Петрарке визиты

43

Согласно Фергюсону (Ferguson, op. cit., p. 7), хотя многие средневековые историки и осознавали закат Римской империи, они воспринимали это как симптом общего старения мира, близящегося к концу.

44

Петрарка. Африка. Песнь II, строфы 288–293. Пер. E. Г. Рабиновича и М. Л. Гаспарова. М., Наука, 1992. С. 28.

45

Le Familiari, ed. V. Rossi, 1926, I, 25.

46

Африка. II, 274–278. С. 27.

47

Liber sine nomine, IV, in P. Piur, Petrarcas ‘Buch ohne Namen' und die papstliche Kurie, Halle, 1925. p. 126; cf. Ferguson, op cit., p. 9.