Дериват. Дмитрий Олегович Котенко

ротяжении десяти миллиардов лет партитуры? Ее кантата из обжигающей сонаты гелия и сгорающего в нем вокала водорода затуманивает глаз. И как только последняя частица газа окунается в небытие ядерной реакции – словно капля масла, пробивающая на своем пути пространство, достигает чуть вязкого блаженства дистиллята, эффектно разбрызгивая в сторону себе подобных, или вовсе растворяющийся в последнем звоне струны виолончели кульминирующий фальцет, способный пробудить в чутких сердцах экзальтирующую реакцию, – изотермическое гелиевое ядро титаническим обелиском заполоняет все сущее.

      Но его, Солнца, здесь не может быть. Разве в своих глубочайших снах, в ниспадающих жерлах мечтаний человек не покидает на безызвестный срок область своего существования, чтобы босыми, отдающими необъяснимо голубым свечением ногами явственно пройтись по поверхности Terra Nova¹ и наблюдать события столь быстрые, что они практически не случались вовсе. Что же это, может, Альдебаран или родная Альфа Центавра, а то и потерянная в десятках световых лет звезда Арктур? Иного обоснования мертвому властвованию охристо-багрового безмолвия в несуществующих долинах ослепленный Aгасфер не находил.

      Человек без имени очерчивал глазами контур смыкания небосвода с краем земли, вырисовывая четкие линии обзора поверх знойного воздуха, бурлящего вдали этого засаленного края бесплодия. Будто насквозь заржавевший, но еще не отслуживший срок жизни перископ, которым были глаза Aгасфера, со скрипом в жилах описывал воображаемые дуги своим взором, так и не цепляясь ни за что, что могло бы явить собой искомое: ни высыхающие по десятому кругу кактусы, могильными камнями орошающие свое мертвецкое призвание по песочным хребтам дремлющего безумия, ни громадные тени грифовых крыльев, веером из остриев бороздящие невидимые полосы по земле. Внезапно он прозрел – словно сами погребенные с незапамятных времен мертвецы, чьим постоянным пристанищем стала стигийская почва этого котла преисподней, обезумев от шумливого топота Агасфера по жесткому суглинку, служащему проклятым душам покрывалом, вырвались на поверхность и дугой окружили его, приговаривая на ухо то, что он боялся принять как данное. Уставившись в растянутый до бесконечности обоих краев аквариум небесного мира, человек без имени наконец признал, что все это – и палящий Красный карлик, и бесплодные земли с караулящими их крылатыми невидимками, а также доносящиеся из-под земли неистовые вопли о помощи, вибрация которых заставляет трястись полные яда кактусы, – все это давным-давно стало одним единым, слилось в пронизывающее каждую частицу сплошное зло. Даже на секунду мелькнувшее у горизонта очертание человека в черном, преследуемого все это время Aгасфером, не разуверило его в подлинности вездесущего зла – оно хотело обмануть странника, показать, будто бы только человек в черном есть его конечная цель расправы, утаивая, что жаром замыленная вдали фигура – лишь один из многих ликов зла.

      Под ярмом столь внезапного волевого опустошения человек без имени не успел даже осознать свое нынешнее положение, как смердящие мраком щупальца бездонного рока расползлись у Агасфера под ногами, уже готовясь схватить героя в царство мук и отчаяния. Но тут все мироздание сотряс Взрыв.

      Земля под ногами мужчины всколыхнулась – она никогда не была так жива; все, что обитало в пластах породы, забурлило и растеклось по жилам геологических ловушек – оно никогда не чувствовало себя живее. Шпарящая волна поднятой пыли рябью пронеслась по пустыне, ведя за собой явление неописуемой, но фатальной красоты: стена непонятной магматической субстанции заполонила все вокруг. Мерцающие огни протон-протонного цикла легким бризом ласково колыхали волосы Aгасфера, Aгасфера, нашедшего окончание своих скитаний – поверхность солнца. Прикоснувшись к этому природному чуду рукой, человек без имени перестал существовать, как и все случившееся. Наступила тьма.

      ***

      Пустота… всеобъемлющее черное ничто, куда погружается умерший, настрадавшись от бесноватого танца на смертном одре в попытках зацепиться за необратимо ускользающее мгновение вдохнуть живую энергию в уже неживой опалый сосуд. Но там, где заканчивается жизнь, там, где организм впадает в немилость энтропии и все сущее погружается в слепое смятение, в самый неожиданный момент рассеянный сгусток энергии, осязая гравитационные приливы сквозь непроницаемую стену браны, подает первые признаки перерождения. Будто услышав отголоски сигнала пробужденного пульса, нарушившего однополосный ритм электрокардиограммы, изящный вальс энергии новорожденного космосом дитя забил ключом. Извилистые блуждания нескольких ручейков барионной материи грациозно впадают в устье бездонного колодца. Он захватывает в вихрь своего коловращения потоки горячего намагниченного газа и устремляет их к горизонту, горизонту, нещадно разлучающему дружбу в миллиарды лет двух не чающих души в друг друге компаньонов: магнитного поля и газа – и если первому черная дыра уготавливает роль лучезарного мученика, освещающего своим величием вселенную в оба конца нашей браны, то второго она бросает в пучину многомерной неизвестности, растягивая на световых скоростях в продольные нити и, в конце концов, расщепляя, стоит летящему потоку изувеченного тепла едва увидеть отдающую все оттенки белого игру световой палитры бликов.