Записки охотника. Рассказы. Пьесы. Иван Тургенев

с небольшим графинчиком и стаканом. Ермолай привстал, перекрестился и выпил духом. «Люблю!» – прибавил он.

      Мельничиха опять присела на кадку.

      – А что, Арина Тимофеевна, чай, все хвораешь?

      – Хвораю.

      – Что так?

      – Кашель по ночам мучит.

      – Барин-то, кажется, заснул, – промолвил Ермолай после небольшого молчания. – Ты к лекарю не ходи, Арина: хуже будет.

      – Я и то не хожу.

      – А ко мне зайди погостить.

      Арина потупила голову.

      – Я свою-то, жену-то, прогоню на тот случай, – продолжал Ермолай… – Право-ся.

      – Вы бы лучше барина разбудили, Ермолай Петрович: видите, картофель испекся.

      – А пусть дрыхнет, – равнодушно заметил мой верный слуга, – набегался, так и спит.

      Я заворочался на сене. Ермолай встал и подошел ко мне.

      – Картофель готов-с, извольте кушать.

      Я вышел из-под навеса; мельничиха поднялась с кадки и хотела уйти. Я заговорил с нею.

      – Давно вы эту мельницу сняли?

      – Второй год пошел с Троицына дня.

      – А твой муж откуда?

      Арина не расслушала моего вопроса.

      – Откелева твой муж? – повторил Ермолай, возвыся голос.

      – Из Белева. Он белевский мещанин.

      – А ты тоже из Белева?

      – Нет, я господская… была господская.

      – Чья?

      – Зверкова господина. Теперь я вольная.

      – Какого Зверкова?

      – Александра Силыча.

      – Не была ли ты у его жены горничной?

      – А вы почему знаете? Была.

      Я с удвоенным любопытством и участием посмотрел на Арину.

      – Я твоего барина знаю, – продолжал я.

      – Знаете? – отвечала она вполголоса – и потупилась.

      Надобно сказать читателю, почему я с таким участьем посмотрел на Арину. Во время моего пребывания в Петербурге я случайным образом познакомился с Зверковым. Он занимал довольно важное место, слыл человеком знающим и дельным. У него была жена, пухлая, чувствительная, слезливая и злая – дюжинное и тяжелое созданье; был и сынок, настоящий барчонок, избалованный и глупый. Наружность самого г. Зверкова мало располагала в его пользу: из широкого, почти четвероугольного лица лукаво выглядывали мышиные глазки, торчал нос, большой и острый, с открытыми ноздрями; стриженые седые волосы поднимались щетиной над морщинистым лбом, тонкие губы беспрестанно шевелились и приторно улыбались. Г-н Зверков стоял обыкновенно, растопырив ножки и заложив толстые ручки в карманы. Раз как-то пришлось мне ехать с ним вдвоем в карете за город. Мы разговорились. Как человек опытный, дельный, г. Зверков начал наставлять меня на «путь истины».

      – Позвольте мне вам заметить, – пропищал он наконец, – вы все, молодые люди, судите и толкуете обо всех вещах наобум; вы мало знаете собственное свое отечество; Россия вам, господа, незнакома, вот что!.. Вы все только немецкие книги читаете. Вот, например, вы мне говорите теперь и то, и то насчет того, ну, то есть насчет дворовых людей… Хорошо, я не спорю, все это хорошо; но вы их не знаете, не