Призрак. Валерий Александрович Самойлов

крейсера, потопила шлюпку с отдыхающими на озере, которое сейчас называется Верхним.

      Журналист. Ничего себе!?

      Ганс. Так получилось. Каждый школьник Третьего рейха должен был чем-то увлекаться. Я выбрал секцию моделизма. Мы делали модели яхт, кораблей и запускали на озере. Я замахнулся на военный крейсер. Вот он и протаранил шлюпку. Хорошо, никто не утонул. Но мне досталось и морально, и материально. А больше родственникам. Отец уже был призван на военную службу, а то досталось бы и от него.

      Журналист. Где он воевал?

      Ганс. На флоте. Но где, толком не знает никто, пропал без вести.

      Журналист. Но есть же архивы.

      Ганс. Искал. Нашел лишь бортовой номер подводной лодки. Подводников в конце войны не хватало и его прямо с завода на субмарине, которую он же и ремонтировал, отправили в море, механиком. Скорее всего, он покоится где-то на дне Балтики.

      Журналист. Да, все это печально. И кто вас воспитывал?

      Ганс. Некоторое время отца заменял мой дядя Гельмут… Лупил, за любую провинность. К тому же он запрещал мне встречаться с моей девушкой, готовил в солдаты. Потом и его призвали. Как это ни странно прозвучит, но я радовался, когда узнал, что его убили где-то под нынешним Черняховском. Путь к сердцу девушки был открыт.

      Журналист. А девушка из твоего класса?

      Ганс. У нас были отдельные классы. Как говорится, мальчикам налево, девочкам направо. А в школе было два входа и между ними нарисована полоса. Только попробуй заскочить к девчонкам. Тут же кто-нибудь да заложит. Система доносов была отработана до совершенства. Мы знали, что все доносят. Такова была система. Мы с подругой прятались на дачных огородах. Целовались в засос.

      Музыкальная пауза на тему любви, молодой Ганс исчезает и в прожекторе возникает седой старик Ганс с продолжением своей истории.

      Ганс. Мы хотели пожениться, но потерялись, как и многие из бывших кенигсбержцев. Когда Калининград открыли для иностранцев, я нашел ее в Германии. Она приезжала сюда с мужем. И мы опять целовались в засос.

      Журналист. И что муж?

      Ганс. Смотрел не отрываясь. И гоготал как умалишенный. Демократия, одним словом.

      Журналист. Свобода нравов, я бы сказал.

      Ганс. У них все хорошо, много детей, внуков, правнуков. А я одинок, все чего-то боялся. Думал, разоблачат, посадят. И посадили бы в советские времена, заслали бы куда-нибудь в Магадан. А теперь что? Могу хоть выговориться. И на том спасибо.

      Журналист. Сочувствую, что так получилось. Может быть, лучше было все же уехать в Германию тогда, в сорок пятом.

      Ганс. Я постоянно думаю об этом. Думаю, и понимаю, что это судьба. Так было прописано свыше… И я у себя дома.

      Журналист. Все же о второй самой прекрасной половине человечества. Вы такой представительный. Неужели не было ни одной дамы?

      Ганс. Вы правы, была одна женщина… В начале 90-х годов…, прошлого века…

      Сцена темнеет. Появляется силуэт кафе в морском стиле. За столиком два немолодых человека. Это Ганс и владелец кафе, бывший моряк.

      Ганс.