Кассия. Кассия Сенина

что ему только того и надо! Любит он языком трепать, сразу видно, способности богатые! Погодите, вы еще наплачетесь от его языка, братия мои! По мне, так лучше сразу вон его отсылать, чем разговоры эти… В Писании сказано: «С безумным не умножай словес»!

      – Мне всё же хочется с ним поспорить, – сказал Феофан. – В конце концов, если он действительно уже многих переубедил, то должен же хоть кто-нибудь его посрамить!

      – Вот именно! – воскликнул Феодор. – Зря мы, что ли, науки изучали?

      – Так-то оно так, братия, – сказал Михаил, – но будьте осторожны и не слишком надейтесь на свои способности, каковы бы они ни были. Особенно ты, Феофан, будь рассудителен, пыла в тебе слишком много… А Иоанн, если вы заметили, владеет собой так, что позавидовать можно. Какое он получил образование, я не знаю, но говорят, очень хорошее. Может, вы и не уступите ему в этом, а всё же надеяться надо не на риторику, а на Бога.

      – Истину говоришь, отче! – кивнул Иов. – На Бога, рекшего: «разум разумных отвергну», – и обещавшего дать «уста и премудрость, которым не смогут противостоять противящиеся», и избрал апостолами некнижных рыбаков! – и добавил помолчав: – Но лучше бы с ним вовсе не разговаривать. «Не обличай злых, да не возненавидят тебя», сказано.

      – Нет! – сказал Феофан. – Если все будут молчать, то что получится? Кто не способен с ним бороться, тех он обращает к нечестию, а кто способен, те перед ним молчат, потому что считают это более разумным, – вот иконоборцы и будут хвалиться, что всех «привели в молчание»… Нет, мы должны ему возразить!

      – Возразим, возразим, не беспокойся, брат, – улыбнулся Феодор. – Да только он, может, и не придет больше, кто знает?..

      Но Иоанн пришел, причем как раз тогда, когда заключенные уже перестали этого ожидать, принес с собой небольшой табурет, поставил его у стены и сел напротив братьев.

      – Итак, – сказал он, окинув узников внимательным взглядом, – мы в прошлый раз остановились, помнится, на вопросе, каким образом обожение плоти можно изобразить на иконе. Коль скоро вы поклоняетесь иконе, то, следовательно, признаёте ее святость. Но как, по-вашему, в изображении пребывает Божество? И если оно там пребывает, то не следует ли отсюда злоучение о его описуемости? А если оно там не пребывает, то поклоняться такому изображению – нечестиво, разве не так?

      – Ты смешиваешь понятия, – ответил Феодор. – Божество неописуемо даже при соединении его с человечеством во Христе. Христос страдал плотью, но Божество Его не страдало. Тем более оно неописуемо, когда мы говорим не о плоти, а только о ее изображении. Но ведь Божество проницает всё и присутствует во всем, хотя не везде одинаково. Поэтому можно говорить, что Божество и в иконе.

      – Что Бог вездесущ, я не спорю. Меня интересует, как из Его вездесущия может следовать поклонение именно иконе, коль скоро мы всё же не поклоняемся всему подряд. Вы, очевидно, считаете, что в иконе Божество присутствует некоторым особенным образом?

      – Безусловно! – сказал Феофан.

      – Как же именно?

      – Так же, как в кресте,