Кладбище детских разбитых вещей. Артём Игоревич Юганов

в интеллектуальной издательской системе Ridero

      P:р/01:00

      Тридцать ночи по Москве —

      Я в опавшей нелистве

      Предзамкнул сухие веки

      Ярко-серой синеве.

      На часах пришла пора:

      Горклым криком со двора,

      Раздвоеньем человека

      Нулекратное «ура».

      Тишина туда, где ты.

      Кокон моря без воды.

      Мановеньем-четвертьвеком

      Гений вечной мерзлоты.

      Не так, Всё

      Сидя слегка, прижавшись в чём-то уголком к тетради,

      С чувством клавишей на лице и на гарнирной пряди,

      Между литром озона, стянутым вскрытыми в солнце глазами,

      Но и не сам и не самый, и не за самыми небесами.

      И не за матовыми словами сплавлялись во хороводы

      Мотыльки или лампочки – мне плевать, я за звёздами в воду.

      Он?

      Был чистоплотным – всегда смывал за собой улыбки.

      Верил в часы, похмелье и секунды между рекламами.

      Часами стоял у плиты, решая, насколько хочет есть.

      Рисовал на зеркале зверят и маленькие паровозики,

      Внешний вид находился на грани вымирания.

      Единственный телефонный номер

      Начинался на восемь, а оканчивался

      На неизвестно сколько километров дальше,

      Чем она жила раньше.

      Со скуки сходил в больницу – прописали суицид.

      Говорил себе, что он маленький Будда,

      Который танцует под луной на розовой травке,

      Обвешанной колокольчиками в виде сердечек,

      С лысыми одуванчиками.

      Чистил зубы по утрам, вечерам, пятницам и воскресеньям,

      Потом не чистил – вернул бабушке.

      Когда брил кошку, заметил, что она уже испортилась.

      Пропустил свидание из-за ядерной войны.

      xxcH

      Хотел бы жжением, истерией,

      Хоть всем собой сквозь первейший лёд,

      Сквозь омут памятнейших мистерий,

      Но, знаешь, она живёт.

      Я – это сезонное

      Там, в подворотне под Ленинградом,

      С башкой, побритой наискосок,

      Закрашу окна губной помадой,

      Налью в бокалы собачий сок,

      Я научусь кричать так громко,

      Что мухи спрячутся по домам,

      На венах нитками и иголкой

      Нашью две птички под стать словам,

      Я буду драться за шум прибоя,

      Я буду верить, что снег придёт,

      Я буду в прятки играть с собою

      На раздевание. Бог спасёт.

      Снег растает

      Кажется, всё-таки верю вам.

      Я не дерево – я листок на дереве.

      Я – только сейчас. Я не стою дорого.

      Я – лишь свалка для археолога.

      Я живу не собой и не парою.

      Я – то новое, что через год забытое старое.

      Когда мы летим, то уже не мы.

      Снег растает после первой последней зимы.

      Рождение пустоты

      В тишине одинокого мира

      Будут долго кусаться стены.

      Где шаги, там и звуки забытого пира —

      От угла до угла и до первой отмены.

      В каждом шаге пустые клетки —

      В каждом слове пустые звуки.

      На лице из присохшей до боли салфетки

      Сделан маленький самолётик скуки.

      Реверсивная хроника событий

      Тронь меня, и ты тронешь сухой ручей.

      Он

      Стал вместилищем гадких тварей,

      Больше чьих-то. А я ничей.

      Тронь, и ты тронешь сырой бетон,

      Затонувший под сводами

      Годами.

      Некого

      Забирать из-под той где листва осени —

      За себя не просим,

      Да и если бы склеить бы,

      Но из осени никого.

      Только вязкой мольбы только вязкие мольбы

      Изредка.

      Только правда – залог судьбы

      Без ответа на почему.

      Только бы – раз прошу, то и некому,

      И что ради ли вязаного потолка,

      По закатному выпачканного ли обоями,

      И к чему бы?

      ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

      Генерирую