Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время. Сергей Николаевич Галикин

степной буран. Из белесого бурлящего  мрака вдруг вынырнули вернувшиеся красноармейцы, ведя в поводу мокрую Невесту. Поперек крупа ее , туго обхваченный вожжами, висел обмякший труп Лопатина, весь в белой пороше. Буденновка отчего-то была развернута тылом на лицо и туго завязана на шее. Один из них, соскочив с коня, подошел к Гаврилову:

      -Туточки он был, недалече… Пуля в глаз вошла, лисицы уж полголовы сгрызли… А напарника евойного,– он кивнул на пленного, -под запрудой уж собаки жрут, отгонять не стали.  А конь убег…Надо уходить, командир, заметает.

      -Степа-а!! Будь человеком, да отдай же ты его мне! А-а ?! –заскулил, запричитал,  Остапенко, -за  Лопату-у, р-разор-ву, пор-рубаю-ю, падлу-у!…С пятнадцатого год-а-а..! Что я деткам…его скажу-у…-и, навалившись на труп Лопатина, распластав руки, плакал, как дитя.

      -Хреновые твои дела, господин кадет , -задумчиво проговорил Гаврилов, вплотную подойдя к пленному и еще раз в свете пучка горящего камыша рассматривая его, -в последний раз спрашиваю! Имей в виду, патрон на тебя, с-сука, я тратить не буду!! –  Но, встретив безразличный, спокойный взгляд, осекся, отступил. И, развернувшись, бодро кивнул Остапенку:

      -А ну, Григорий, забирай… свои сапоги! Не портить же добро.

      Тот вскочил, размазывая по лицу слезы, и, неспешно подойдя, с разворота дал кадету  прикладом карабина под дых. Голова пленного поникла, он обмяк, Гришка, улыбаясь, сдернул сапоги и, отшвырнув портянки, свернул их вдвое, затем, повернувшись к своему жеребчику, аккуратно вложил в подсумок.

      -Его тоже… тебе отдаю. Кончай его , Гриша, да смотри, не отстань! – вскакивая в седло, гаркнул Гаврилов, -по коням! За мной, ма-арш!!

      Когда разъезд пропал в белой мгле, Остапенко, спокойно улыбаясь, вынув револьвер, с силой еще раз ударил, находящегося в беспамятстве кадета рукояткой в затылок, отведя кипящую душу. Затянул ослабленные веревки, пошарив по карманам, вынул золотые часы на цепочке и пустой серебряный портсигар. Отступив пять шагов, взвел  курок, наведя  револьвер в висящую голову: – За Лопату тебе, говно! Э-эх, жалко мне, что сразу, без мук  подохнешь, падаль…– но вдруг, как что-то вспомнив,  опустил ствол и отступил еще немного, – ну не-ет, я нынче оч-чень злой! Вот сейчас я с тебя  юшку пущу…Для затравки! Хы-хы…И нехай  тебя голодные волчары  живьем, по кусо-о-чкам, рвут! –и , растянув рот до ушей от вдруг осенившей его мысли, два раза выстрелил пленному в плечо и босую белую ступню. Очень довольный собой, взлетел в седло, и, присвистнув, растворился в метели.

          …Ольга, не слыша в течение получаса больше никаких звуков снаружи сторожки, кроме тоскливого воя пурги, уже хотела  осторожно выйти, осмотреться, и уже взялась, было, за щеколду, как вдруг ударили где-то рядом  два подряд револьверных выстрела. Она замерла, вздрогнув от неожиданности,  и опять  в  напряжении отступила  в дальний угол, побелевшими пальцами сжав до боли карабин. И снова, сколько она  не прислушивалась, ничего, только тонкий плач колючего зимнего ветра. Какое-то смутное предчувствие не оставляло ее, а страх отступил,