Угрюм-река. Книга 2. Вячеслав Шишков

до меня.

      – Кем?

      – Ибрагимом-Оглы.

      Иннокентий Филатыч резко смолк, надел очки, стал читать неумелый почерк Громова.

      «Ваше императорское величество, царь государь, вникните в это самое положение, разберитесь, пожалуста, во своем великом дворце со всем царствующим домом, как сын-злодей запекарчил меня в сумасшедший дом. А как он есть злодей, то я никому об этом не скажу, никому не скажу, никому не скажу, окромя Анфисы на том свете».

      И снова: «Ваше императорское величество» и т. д., слово в слово, кругом целый лист. В конце листа сургучная печать с копейкой вверх орлом и подпись.

      Прошения министрам начинались так:

      «Вельможный сиятельнейший министр господин, вникни в это самое положение» и т. д.

      – А вот письмо черкесу, – подсунул доктор другую бумагу.

      «Душа моя Ибрагим-Оглы, верный страж мой, а пишет тебе твой благодетель Петр Данилыч Громов понапрасну сумасшедший, чрез сына Прошку, чрез змееныша. Ведь ты тоже, Ибрагим-Оглы, сидишь в нашем желтом доме, ты тоже сумасшедший, только в другой палате. Я тебе гаркал, а ты кричал на меня: «Цх! Отрезано». Дурак ты, сукин ты сын после всего этого и боле ничего. А ты пиши ответ, седлай коня своего белого, пожалуста, который есть подарок мой. И скачи, пожалуста, к окну. Я выпрыгну, тогда мы ускачем к наиглавнейшему министру. Пиши, дурак, дьявол лысый, црулна окаянная».

      Письмо Анфисе:

      Анфиса, ангел самый лучший!

      Ты не стой, не стой

      На горе крутой,

      Не клони главы

      Ко земле сырой.

      «Не верь, матушка моя, не верь, доченька моя холодная, быдто тебя убили. Никому не верь, никому не говори, кто дал тебе конец; одному Богу скажи да мне. Здравствуй, Анфиса; прощай, Анфиса! Жди, жди, жди, жди, жди, жди… Ура! Боже, царя храни. А Прошка, змееныш, жив. Мы его должны убить. Огнем убить. Сумасшедшие все умные. И я умный. А ты другой раз не умирай, колпак. Пишет Илья Сохатых за неграмотство. Аминь».

      – Надевайте халат. Пойдемте к нему.

      И вот Иннокентий Филатыч идет чрез большой зал за доктором. В зале народ.

      – Профессор, профессор! Новый профессор!

      – К нам, к нам, к нам!.. Я своим рассудком недоволен. Посоветоваться…

      – Я не профессор, – говорил на ходу Иннокентий Филатыч. – Меня самого в камеру ведут.

      – Ах, спятил, спятил? Ха-ха! Небо и земля, гляди! И этот спятил.

      Иннокентий Филатыч и доктор приостановились. По паркетному полу танцевали пары. Бренчал рояль. В дальнем углу пиликал на скрипке длинноволосый, посматривая в окно на пожелтевший сад. Вот высокий черный дьякон в рясе шагает с весьма серьезным видом. Руки воздеты вверх и в стороны, вытаращенные глаза неподвижны. Размеренно возглашает, как по священной книге:

      – Твоя правда, моя правда! Твоя правда, моя правда! Правда от Мельхиседека, первая и вторая правда!

      Красивая девушка, изогнувшись на бархатной софе, мягко жестикулирует, ведет любовный разговор с воображаемым соседом; в милых, ласковых глазах туман недуга.

      – Нет, нет, Дима,