Смерти нет. Василий Вялый

популярна в городе. Едва ли не ежедневно, а то и по нескольку раз в день творческий коллектив исполнял траурный марш Шопена.

      – Ну, расскажи-ка людям, Эдичка, как вы меня опозорили, – сказал Василий Васильевич, осматриваясь по сторонам, вероятно, в поисках инструмента для наказания. Эдик благоразумно промолчал и переместился к двери.

      – Василич, может, эта музыка была приятней слуху покойного, чем традиционно унылые марши? – Калошин ободряюще подмигнул провинившемуся музыканту.

      – Так я это, кстати, и имел в виду, – заговорил оживившийся тромбонист, почувствовав поддержку.

      – Да меня из-за вас чуть не избили! – голос Кадочникова сместился к фальцету.

      – Успокойся, Василич, – ваятель отодвинул подальше от дирижёра пепельницу. – Пусть расскажет.

      – А что рассказывать… – вздохнул Эдик. – После похорон автобус привез нас к дому покойного. Шефа, – он кивнул на руководителя оркестра, – пригласили на тризну, а нам принесли тарелку котлет и две бутылки водки.

      – Понятное дело… Всех в дом позвать жаба задушила… – Калошин обвёл присутствующих ироничным взглядом, но его антисемитское настроение никто не поддержал. Все ждали продолжения рассказа.

      – Ну, выпили мы, закусили, – тромбонист опасливо взглянул на Кадочникова. – Снова выпили… Потом стало скучно, и мы заиграли. Хотели потихоньку…

      – Разве ж на таких больших дудках тихо сыграешь? – обнаружил себя Белошапка.

      – А почему именно «Семь-сорок»? – спросил Вась-Вась, когда умолк хохот.

      – Так… – Эдик пожал плечами, – еврей ведь. Думали, приятно будет.

      – Кому?! – дирижёр вскочил с табуретки и, прихватив её в качестве оружия, кинулся на тромбониста.

      – Родственникам… – бросил уже в дверях не потерявший бдительности Эдик.

      «Дорогому брату Александру от Алексея», – я тщательно выводил золочёные буквы на тёмно-лиловой поверхности траурной ленты. Скорее всего, Лёшка – родной брат утонувшего вчера Сашки Белого – даже не подозревал о существовании этой сдержанно-скорбной эпитафии, а текст её написали родственники, к тому же дальние, поскольку близким хватало других хлопот. Братья люто ненавидели друг друга. Между кровниками не был редкостью пьяный мордобой. Такими их и видели все соседи. Но каждый из них в отдельности считал себя вполне разумным и рассудительным. «Посидим сейчас с братухой, винца маленько выпьем», – говорил мне Сашка в магазине, покупая с полдюжины бутылок портвейна. Участковый, старший лейтенант Милешкин, давно махнул на братьев рукой, лишь изредка попугивая дебоширов: «Посажу я вас когда-нибудь». Особых причин для вражды у братьев, казалось, не было, но к вечеру, когда опустошалась очередная бутылка дешёвого крепкого вина, атмосфера в их доме накалялась до такой степени, что мать и сестра ретировались. В перерывах между своими жестокими поединками они отдыхали и снова пили вино, но затем оно заканчивалось,