Окопов. Счастье на предъявителя. Сергей Владимирович Карнеев

или снять порчу. Он всегда отделывался от этих попрошаек тем, что в упор не замечал их. Как будто к нему обращалось пустое пространство, не занятое женщиной в цветастом платке и широких пестрых юбках. Только эта молодая красавица ничем не напоминала тех вокзальных приставал, ни внешним видом, ни самой манерой обращения. Те заговаривали негромко, ласково, пытаясь заглянуть в глаза. Эта же сходу выдала на всю улицу, перекрикивая ветер. Николай Анатольевич внимательно посмотрел на молодую цыганку в белом. Похоже, она была немного навеселе и явно дурачилась.

      Он слегка улыбнулся и отвернулся, не желая дальше ломать эту комедию.

      – Чего отворачиваешься?! – не унималась цыганка. – Позолоти ручку! Все тебе расскажу. Что было. Что будет. Ну, соколик!

      Он с видом, как будто не к нему обращаются, нарочито не спеша посмотрел на часы и обвел автостоянку взглядом, выискивая свою машину.

      – Тебя дома ждут. Но не так как ты думаешь, – после некоторой паузы громко и отчетливо сказала она. – Не будет тебе картошки. Горбушку черствую есть будешь. Объедкам обрадуешься.

      Николай Анатольевич опешил и обернулся. Лицо молодой цыганки преобразилось. Оно стало абсолютно серьезным, даже побледневшим. Губы слегка скривились на одну сторону. Глаза, как будто затуманены серебристой пеленой и, казалось, смотрят не на этот мир, а вовнутрь, в себя.

      – Не скоро тебе мыться в ванной с пеной, – продолжила она изменившимся, ставшим глухим голосом. – Слезами умываться будешь, пока дочиста не отмоешься.

      – Ты… Ты чего городишь? – спросил он, слегка ошалевший от такой наглости. – Хотя бы руку взяла, прежде чем врать.

      Молодая цыганка коротко резко вздохнула. Ее внезапная бледность прошла. Губы опять расплылись в хмельной улыбке и глаза заблестели.

      – Зачем мне твоя рука? – опять развязно сказала она, улыбаясь. – У тебя все на лбу написано. Есть у тебя в кармане бумажник. То-о-о-лстый. Возьми себе оттуда на такси, а его отдай Наденьке.

      – Кому? – спросил, и его рука непроизвольно полезла в карман плаща, нащупывая бумажник.

      – Мне, соколик. Меня Надей зовут. Сохраню его. Потом тебе верну. И половину денежек, что в нем были.

      – А вторую половину куда? – глухо спросил он.

      – Мне, касатик, за труды, – весело ответила цыганка.

      В кармане он суетливо приоткрыл бумажник, на ощупь вытащил первую попавшуюся купюру, отложил в сторону, а бумажник потянул наружу. В это время недовольный мужской голос что-то прокричал цыганке на непонятном языке, из которого Николай Анатольевич разобрал только имя: «Надир». Он опомнился, спохватился и вытащил из кармана, но не бумажник, а тысячерублевую купюру. Цыганка театрально поморщилась, зажала двумя пальцами, указательным и средним, банкноту, подняла ее к верху, как бы просматривая на свет и пошла догонять своих.

      – Пожалеешь! Три раза пожалеешь, что не отдал Наденьке кошелечек! Руки еще будешь мне целовать! – почти прокричала удаляющая