Окопов. Счастье на предъявителя. Сергей Владимирович Карнеев

железными, как эти клапана. Ведь Николай Анатольевич полуподпольно, через третьих лиц, сумел пробить этот рейс, чтобы вывезти отсюда вахтовиков. Поэтому и возразить было нечем. Не придумав аргументов, он схватил под руку Моржа и отвел его в сторону, чтобы не услышали. Стараясь не выдать своего такого унизительного страха, он, как заговорщик, склонился к уху начальника порта и тихо заговорил:

      – Игнат Иванович, у меня нехорошее предчувствие. Этот уебанный самолет, этот блядский перегруз…, да и летчик пьяный.

      – Пьяный летчик? – громко пробасил Морж, пренебрегая инкогнито своего собеседника. – Да ты что! Со стакана то?! Это для Никитича хуйня, что чашка кофе. Только взбодрится.

      Потом Морж отстранился, внимательно присмотрелся к Николаю Анатольевичу.

      – Э-э-э, брат! Да ты белый, как мел. Что ты?

      – Нет, нет. Ничего. Это так…, – быстро ответил Николай Анатольевич и, немного помолчав, неуверенно спросил: – Игнат Иванович, как еще можно отсюда выбраться?

      – Ну-у-у, – протянул тот, – не знаю. Можно, конечно, дойти до Кайды. Его стойбище тут, рядом, километрах в семидесяти. Он, думаю, через день – другой снимется и погонит оленей на юг. Вишь, снег уже выпал. Откочуешь с ним до озера Дуз. В двадцати километрах от него газовики прокладывают трассу. Там подцепишь попутку, и до Ахметовки. А оттуда уже просто. До райцентра там часто ездят.

      – И, как это по времени?

      – Если повезет, недели три.

      – Три недели, – тихо повторил Николай Анатольевич. – И еще неделя оттуда.

      Он присел на корточки, прижав двумя руками к груди портфель. Через неделю, максимум, ему надо быть уже дома. К этому времени суда придут в порт. У него все документы. Надо принять груз, оформить, организовать разгрузку. Если задержится, все пойдет прахом. Сначала штрафы за простой, неустойки. Потом арест груза, выгрузка куда попало. И… всё. Все труды насмарку. Еще дома ждут. Радиограмму уже дал. Всё это, с одной стороны. С другой – предчувствие. Предчувствие, породившее страх. Страх, как оказалось, именно этого полета, усугубленного вдвойне вонючим самолетом, перегрузом, нетрезвым летчиком, да и еще чем-то другим, совершенно ему не понятным.

      – Анатолич, – Морж потрепал его по плечу, – Никитич классный летчик. Он у нас уже лет пятнадцать летает. Без происшествий… Знаешь, я поначалу…

      Николай Анатольевич не стал дослушивать, что было поначалу. Резко выдохнул, выпрямился.

      – Давай прощаться, Игнат Иванович, – решительно и твердо сказал он. – Спасибо тебе за все.

      Николаю Анатольевичу показались, что глаза Моржа заблестели от слез. Тот быстро захлопал ресницами, потом, отвернув лицо в сторону, обнял его по-мужицки.

      – Ты это… Прости меня Анатолич!

      – За что?

      – Я, ведь, поначалу подумал, ты барыга какой, купи-продай. А ты… Вот… Ты настоящий! Пахал со всеми. Из одного корыта ел. Какое дело сделал! Порт оживил. Людям дал заработать. Надежду дал. Может, после тебя здесь опять все завертится. Вишь, и клапана уже понадобились. Так… Ты это… Ты настоящий мужик. Спасибо тебе!