Нелинованный блокнот. Роман Шмельков

закончился дождь. Ранние фонари, раздробленные лужами, тускло отражаются на асфальте синим галогеном. Двести двадцать шагов. В прорехе домов прозрачный полумесяц зацепился рогом за антенну. Двести тридцать. Совершенно никакого дела! Грязное закатное небо в чертовщине черных листьев. Двести тридцать семь. Темный коридор переулка, мерцающие глазки домофонов и сигнализаций. Двести сорок пять. Сбиваю дыхание сигаретой. Уф! Я знаю, за этими стенами живут люди, с которыми не стоит встречаться. Двести пятьдесят. До них мне тоже нет дела. Запомнил ли я кого-нибудь здесь? Двести восемьдесят. Помню, как же, однажды была девушка или женщина, точно не знаю, я видел ее на Большой Бронной только со спины.

      Она шла по улице, и на ходу делала записи в тетради, в ее левой половине, высоко, почти на уровень плеча, выкинув согнутую правую руку. Острый локоть двигался на подобии каретки писчей машинки. По движению кисти было заметно, что она рисует, или пишет, постоянно меняя наклон строки, повторяя при этом направления линий головой. Крылья тетради взмывали вверх-вниз, подпрыгивая в такт шагам. Было видно, что она пишет от души, куда-то внутрь себя. Она свернула на Богословский, а я пошел прямо. Больше никого и не помню.

      Триста двадцать. Устал. Развалился в кресле. Может быть, все это просто инфантилизм и нежелание принять реальность? Попытка вернуться в детство? Бог его знает, но я угадываю приметы совсем иных времен, бывших до меня, и они мне кажутся более реальными, чем весь этот мир за стеной. Иногда их можно нащупать только кончиками пальцев,– заросший слоями краски старинный шпингалет на оконной раме, затейливое клеймо на кирпиче с забытой фамилией, латунный механический звонок на стене. Все это приметы катастрофы, осколки амфоры на берегу, остатки Атлантиды, я вглядываюсь в черную воду окна и вижу ее проступающие контуры. Что более реально, рассказ старой соседки о детях, возвращающихся через темный двор с горящими лампадками из Спиридоновского храма, будто это было только вчера или массивное здание «Теплобетона» стоящее на месте храма? Я выбираю первое.

      Кхег-клац. Больше не нужно считать. Ставлю «Подравку» на плиту, рядом в кофейной турке варю яйцо, куриный суп без него никуда. Мою посуду, гул газовой колонки успокаивает. Опрокидываю «муху» с перцовкой и замираю возле кухонного окна. В темноте двора загораются две красных искорки, приглушенные веткой клена, они то появляются, то исчезают в его черных кружевах. Стою и думаю, то ли это стоп сигналы паркующегося автомобиля, то ли лампадки детей возвращающихся с Пасхальной службы.

      27.07.2017

      Проводы карасей.

      Старые дачные поселки зимой обычно нагоняют хандру своим заброшенным видом, но в январе девяносто второго, после оттепели начались снегопады. Все унылое и ветхое посветлело. Ржавые сетки ограждений, забитые снегом, стали похожи на кафельные стены с причудливо выбитой плиткой. Порывы ветра время от времени выхватывали из них большие куски, которые гулко ухали в тишине. Пустынные дачные