Взгляд с высоты прожитых лет. Кузьма Васильевич Пашикин

hasis>Константин Ваншенкин

      Почему я стал Кузьмой

      Родился я 3 октября 1938 года в селе Журавкино Зубово-Полянского района республики Мордовия. Как видите, я родился в один день с моим любимым поэтом Сергеем Есениным, но, сами понимаете, в разные годы. И меня тоже решили назвать Сергеем, так как появился я на свет под религиозный праздник Сергиев день.

      Однако моя бабушка по отцу Хавронья Яковлевна, видимо, очень любила своего покойного мужа Кузьму Петровича и настояла на том, чтобы внука назвать в честь деда. Моя мама, Акулина Федоровна, не посмела перечить свекрови и согласилась. Так я стал Кузьмой.

      Страшная весть: погиб отец

      Мне шел пятый годик, когда в наш дом в селе Журавкино пришла с фронта страшная весть: 8 марта 1943 года погиб мой отец Василий Кузьмич. Случилось это под Старой Руссой Новгородской области. Отец воевал сержантом, командиром отделения. Погиб от осколка снаряда.

      Архивная запись из «Галереи памяти» музейного комплекса «Дорога памяти» у главного храма Вооруженных Сил России

      И никогда не забыть мне ту жуткую картину, когда моя мама Акулина Федоровна, мои тетушки – отцовы сестры Анна, Евдокия, Ефросинья, Фаина и отцова мать Хавронья Яковлевна, рассевшись за стол, буквально рыдали над этим печальным известием. Рыдали громко, судорожно, обхватив головы руками, опершись локтями об стол.

      Своим неокрепшим еще детским умом я понимал, что случилось что-то страшное и непоправимое, но что именно – не знал. А спросить боялся, настолько был подавлен этими громкими всхлипываниями родных людей. И никто почему-то мне не сказал, в чем дело. Видимо, поступали мудро, пожалели мою детскую психику.

      Босоногое, полуголодное детство

      Оставшись в 25 лет вдовой, моя мама все свои силы прилагала к тому, чтобы вырастить нас с сестрой Зиной, поставить нас на ноги. Сказать, что было трудно – значит ничего не сказать. Картошка и хлеб – вот вся была еда.

      Впрочем, назвать хлебом это темно-зеленое месиво можно только с большой натяжкой. Муки не было, а поэтому мама набирала на пустырях лебеду, ходила в лес за липовыми листьями. Все это смешивала и толкла, добавляя немного тертой картошки. Из получившейся темно-зеленой массы пекла лепешки. Это и был наш «хлеб».

      Даже об обычном черном ржаном хлебе можно было только мечтать. Запомнилось выражение: «ару кше», что означает «чистый хлеб». Хочу обратить особое внимание: речь идет не о каком-то изысканном хлебе, а об обыкновенной черной буханке, но без всяких зеленых примесей.

      Мама иногда ходила на базар в поселок Пичкиряево и приносила оттуда «чистую» буханку. И я ел ломоть такого хлеба всухомятку, как едят ныне пряники или печенье. Ел и наслаждался вкусом «чистого» хлеба.

      Так было в первые послевоенные годы. Позже, когда послевоенная жизнь стала постепенно налаживаться, мама иногда приносила из Пичкиряево пару батонов белого хлеба. Это был для нас с сестренкой настоящий праздник. Мы называли белый батон «булкой». Сейчас тоже можно услышать выражение: «булка белого хлеба». Это звучит как-то буднично, а тогда слово «булка» означало нечто большее, чем просто белый хлеб. Даже слово «торт» в нынешнем понимании означает намного меньше, чем тогдашняя «булка». Опустишь кусок «булки» в кружку с молоком, откусишь пропитанную молоком мякоть. И казалось, что нет на свете более вкусного лакомства, чем «булка» с молоком.

      А об одежде и обуви вообще говорить нечего. Летом я носил сшитые мамой из домотканного холста (по мордовски «котф») штаны и рубаху. «Котф» ткали в домашних условиях на специальном станке. Устроен он был так, что с помощью деревянных «педалей» натянутые нити то поднимались, то опускались, образуя просвет, через который пропускался челнок с такой же нитью. Прошел челнок влево – ткачиха ударит по пропущенной нити большим гребнем, через который пропущены натянутые нити. Прошел челнок вправо – опять удар гребнем. Так уплотнялось полотно, все более удлиняясь в размере.

      «Котф» обычно был белого цвета, поэтому сшитая из него одежда красилась то в синий, то в черный цвет. Краска, как правило, была неустойчивой, и если одежда намокала под дождем, то на ней получались заметные разводы, а на теле – соответственно то синие, то темные пятна.

      Но если летом спасали такие штаны и рубахи из домотканного «котфа», то зимой самой «модной» и незаменимой одеждой была простая ватная фуфайка. В таком «ватнике» и ходил я в школу.

      А из обуви запомнились в основном лапти. Мама сама их плела. Специально ходила в лес за лыком для лаптей. Даже в школу не стеснялся ходить в лаптях вплоть до шестого класса. Да и не только я. Таков был удел многих моих сверстников того нелегкого послевоенного времени.

      И лишь позже, когда послевоенная жизнь стала постепенно налаживаться, мама стала покупать мне ботинки. Главный наш финансовый источник был – пенсия за погибшего отца. Причем ботинки покупались ни в коем случае не хромовые, а только