Я – дочь врага народа. Таисья Пьянкова

у реки. Но тут ей в руку уткнулась тёплыми губами корова, требуя привычной ласки.

      – Ну-ну… – похлопала её хозяйка по шее. – Потерпи, потерпи…

      Её слова как бы услыхала Васёна. Она подняла голову, увидела Катерину, остановилась, как наткнулась на высокую стену, секунду помедлила, сникла и молча прошагала мимо…

      Уверенным в незыблемости счастья своего может быть только идиот. Катерина глупостью не страдала. Однако от набежавшей тревожной мысли она тут же отказалась. Задала себе совсем другой вопрос: люди, что же творится с нами? Почему так просто мы забываем один другого? И я сама – заплесневела в добре… видишь ли – пауки не шевелятся в колоколах…

      И тогда же, следующим утром, Катерина застала Васёну за колхозным телятником. Она отворачивала вилами лежалый пласт навоза.

      – Бог в помощь, – сказала Катерина.

      – Назьма, што ли, твой Бог не нюхал? – усмехнулась Васёна, поразив подошедшую грубостью голоса.

      «Надорвала, знать, причитая! – догадалась Катерина и допустила до себя заурядное бабье ехидство. – По чужому-то мужику…»

      Но спросила ровно, безо всякой обноски:

      – Почему в одиночку-то пластаешься?

      – Так же… семьи у всех. Когда-то бы надо и доглядеть, и накормить…

      – А ты-то не завтракаешь, что ли?

      – Не завтракается, – опёрлась Васёна о держак вил и грубо спросила: – Чего надо? Чё пришла?

      «Напрашивается на скандал», – мелькнуло в Катерине подозренье, но она упустила прямой ответ, а сморозила неожиданную для себя пуповинную бабью глупость:

      – Для кого стать бережёшь?

      Васёна с маху воткнула вилы в навоз, тихо сказала:

      – А я думала, ты умнее…

      Так сказала, что Катерина ощутила никчёмность начатого ею суда.

      Покуда она растерянно искала в себе ответ, Васёна выложила перед нею такую истину, после которой Катерина долго ещё ходила мимо её двора с замиранием сердца.

      – Ты на что надеялась? Думала, что я начну отнекиваться? Не начну! Мне кажется, что я родилась с любовью к нему…

      Медленный, спокойный голос её исходил из самого нутра. Губы почти не шевелились. Но с каждым словом Катерина всё больше осознавала, что на такую любовь суда нет.

      – Живи-ка ты, как жила, – продолжала говорить Васёна, – а с меня и того хватает, что он есть на белом свете…

      После разговора с Васёной Катерина обнаружила в себе разбуженное заново чувство к собственному мужу, да такое, что Павел в очередную ночь предложил:

      – Давай сотворим ещё одного сына.

      И задохнуться бы ей от счастья великого, не разрыдайся она той ночью. Ни Павел ничего тогда не понял, ни она не смогла ему ничего объяснить. И только теперь, на вершине заснеженного увала, она сообразила, что изливала на крепкую грудь мужа своего Васёнину боль.

      А теперь?! Теперь куда девать своё горе? Куда девать Васёнину любовь?

      Уже приближаясь к березняку, Катерина остановилась на минуту, покачалась в сугробе, внезапно, как Васёна у реки, воздела к небу руки и закричала с подвывом:

      – Па-шенька-а!

      Эхо