Жизнь – вечная. Наталья Горбачева

повернулся ко мне. – Марш отсюда, чего подслушиваешь?..

      Я вышла из кабинета и передразнила его: «На промэке, на промэке…» Да на промэке девицы по три часа могут только глаза красить.

      Так я, советская студентка мехмата, стала натурщицей. Между прочим, любимой… Но не отдельным великим художником, а целой полусотней начинающих дарований. Не смешно ли? Преподаватели стали ставить меня в пример нерадивым студентам: какая я ответственная, занятий не пропускаю, прихожу вовремя, поблажек себе не даю, мол, устала или надоело, хотя такая же молодая, как и они, и тоже, наверно, хочется погулять.

      – Да она больная на голову, – однажды высказался один кандидат на вылет из училища. – Все при ней, а она дурью мается. Потому что замуж никто не берет!

      Реакция последовала незамедлительно. «Кандидата» вытолкали из класса и не пускали до тех пор, пока тот не извинился передо мной. Счастливое было время… Студенты училища воспринимали мою красоту как категорию эстетическую, идеальную, то есть как источник чистого вдохновения.

      Мне и до этого говорили, что я красивая, в меня влюблялись, это был известный факт. Но верно подмечено: не родись красивой, родись счастливой. «Кандидат» в принципе был прав. Многие мои однокурсницы, особенно приехавшие из деревни, уже выскочили замуж, а меня никто не брал. И мои путешествия, по правде, были в какой-то степени поисками не только свободы, но и «принца на белом коне». Может, моя планка была слишком высока… Но кто внушил мне ее? Кто заставлял искать какого-то неведомого идеального Жениха? Искать и найти…

      На «живописи» или «рисунке» я, что называется, разинув уши вслушивалась в замечания преподавателей, вникала в их умные учительные мысли, в перерывах подходила к мольбертам и искала в изображениях те ошибки, которые они критиковали. Мне все нравилось, казалось, что все рисуют или пишут прекрасно. Стало даже как-то обидно, что я совсем, ну совсем не могу рисовать. Почему такая несправедливость на свете…

      У меня вдруг появился интерес к жизни известных художников. До того я читала только проверенную литературную классику, теперь в фундаментальной библиотеке помимо спецлитературы стала выписывать жизнеописания великих; эти книги выдавали только в читалку. Стало некогда писать курсовые… Но все-таки я сдавала их в срок… У нашего воспитанного при советской власти поколения, как ни странно, оставалось понятие долга.

      Работа натурщицей – это была моя тайна, о которой не знал никто, кроме моей близкой подруги. Родители думали, что у меня наконец появился молодой человек – где еще можно было пропадать целыми вечерами? Весь второй семестр предпоследнего курса я приходила домой очень поздно и валилась с ног от усталости. Утром и днем – универ, вечером – училище. Домашние задания списывала – не было времени их делать, да и как-то стал гаснуть интерес к избранной профессии математика. Я не понимала, почему…

      Представилось вдруг, что встречу какого-нибудь художественного гения – мало ли? И стану его музой. Лети в тартарары мое инженерное будущее. Ради искусства не жалко. Тяжелое дело стоять в застывшей позе три часа, да еще концентрировать взгляд в одной точке. Все это время