Большая книга знахаря. Рецепты, проверенные поколениями. Александр Аксенов

ответила она и скрылась в спальне.

      Нетрудно было догадаться, что «начинается». Надо признаться, что под впечатлением народных толков мы не думали, чтобы явления подобного рода как январские 1852 г. одним разом окончились; каждый из нас молча, но с тревогою ожидал сперва полугодовщины, а после и годовщины явлений, которая вот-вот приближалась. Скоро Николай Прохорович и я были на ногах и совсем одетые. Костя также оделся и ушел в спальню к матери, рассчитывая своим присутствием отвлечь ее от тяжелых мыслей. А мы в сени и на кухню. Фонарь висел на своем месте, но с разбитыми стеклами, которые валялись под ним на полу; тут же, у стены, к двери на господскую половину, лежал булыжник величиной с гусиное яйцо (в доме, да и во дворе булыжника не было). Судя по тому, что из четырех стекол фонаря разбиты были два противоположные, из которых одно было обращено к кухне, а другое – к господской половине (третье стекло было надтреснуто) и что камень лежал у господских дверей, нужно было думать, что булыжник направлялся со стороны кухни. Появившийся со двора Кораблев объяснил, что отворив ставни на своей половине и возвращаясь в кухню, он закрыл двери во двор. Афимья молилась Богу, а он стал умываться. «Вдруг – «Брязг» в сенях! Бегу… отворяю снова дверь во двор; вышла и Афимья, видим – фонарь разбит». Едва мы вошли в кухню и Кораблев успел закрыть дверь за нами, как что-то явственно мелькнуло с просвета (между столбом перегородки и печью) и раздался стук о скамью под окнами на улицу. Повернувшись на стук, мы увидели на скамье глину и тут же на полу кусок кирпича, бывшего в деле, так как он имел на себе смазку из глины. Это была почти треть кирпича. Что кирпич показался из просвета и как бы отделился от потолка не подлежало сомнению: эта часть кухни была предметом наших наблюдений с минуты входа и была хорошо освещена от кона за перегородкою, через дверь и просвет, и двумя окнами с улицы (окно в кухне на север и окно на север за перегородкою по случаю холода были закрыты ставнями). В момент появления кирпича Афимья возилась над самоваром, продувая его и оставалась равнодушною ко всему, окружавшему ее. Кроме двух прислуг и нас двоих никого на кухне не было. Я был в возбужденном состоянии; видеть явление и не понимать причины его, не знать, от чего брошенный предмет получает движение! Нелепое, комичное положение! И в то же время небезопасное…

      Но об опасности в то время меньше всего думалось; вся сила мышления напрягалась и направлена была на то, чтобы раскрыть, разгадать фокус… да фокус, думали многие… и в связи с этим припоминался рассказ об арестанте, который жестоко наказан был капитаном за пьянство в камере, и его слова: «Будешь ты долго помнить меня» – открыто погрозил он в присутствии конвойного, лежа в телеге и обращаясь в сторону дома, когда партия, направляясь на север, по обыкновению остановилась перед квартирой капитана, и когда он сам выходил на улицу для проверки партии и проглотил угрозу… Скорее фокус чем «домовой»! Не станет же «он» преследовать и изводить человека «молча», «вглухую!» В кухне только печка была кирпичная,