Страга Севера. Сергей Алексеев

месяцев пяти от роду. Зыбка висела на очепе возле материнской кровати, он чувствовал близость матери, кричал и никак не мог докричаться; полусонная, она протянула руку и покачивала его в надежде, что ребенок успокоится. Он уже кричал так, словно погибал в ту минуту, и, наконец, привел ее в чувство. Мать взяла его на руки и приложила к груди. Стремительный поток благодатного, спасающего тепла вместе с молоком проник в рот и охватил все его существо. Он не помнил вкуса молока: в тот миг не был голоден. Эта великая жажда, нестерпимая тоска по материнской груди, сопровождала его все детство…

      Теперь ему чудилось, будто он приник к груди и втягивает в себя поток восхитительной, трепещущей энергии. И не было ни стыда, ни ощущения неестественности происходящего; напротив, его чувство благодарения как бы вдохновляло Деву-кормилицу, возбуждало в ней неуемную материнскую радость и восторг.

      Еще он понимал, что совершается нечто неподвластное ни разуму, ни привычной житейской логике; неверующий, он осознавал божественную суть этого действа и желал в каком-то неведомом сладострастии единственного – чтобы не прерывался удивительный сон…

      – Ну хватит, вампир, – услышал он и лишь потом, открыв глаза, пришел в себя. – Ты меня высосешь до дна… Смотри, уже глаза ввалились.

      Сон оказался реальностью, и все, что причудилось – от томительно-сладкого соска во рту и до прилива мощной, будоражащей энергии, – все было явью. Ольга лежала подле него на боку, как мать-кормилица, и настойчивыми пальцами обтирала грудь. А вокруг ее глаз действительно образовались бледновато-синие круги…

      «Валькирия! – подумал и изумился он. – Она – Валькирия!» Ольга между тем отняла грудь и убрала ее под халат. И на миг, с младенческой безрассудностью, он потянулся к ней руками, затем отдернул их и, смущенный, сел. Медальон качнулся и ударил в грудь, окончательно возвращая его в чувство. Она взяла на ладонь металлическую пластину, огладила пальцем рельефно выступающее изображение сокола с распущенными крыльями.

      – Зоркий сокол… – И вдруг голос стал неузнаваем. – Скажи, кто убил Страгу?

      Русинов снял с шеи медальон, взвесил в руке и подал Ольге:

      – Не знаю этих людей… Кажется, они искали золото.

      Если бы она загоревала, заплакала или еще как-то выразила свою печаль и жалость, все было бы естественно и по-женски. Однако побелевшее лицо ее вытянулось, глаза сделались огромными, превратившимися из голубых в темно-синие, как штормовое море, затвердели губы, а в голосе послышался воинствующий гнев:

      – Они должны умереть! Они умрут! Хочу праведной мести!

      Эта внезапная смена чувств восхитила и устрашила его. «Ты – Карна! – чуть не крикнул Русинов, но помешали, остановили подступившие слезы. – Я люблю тебя! Я боюсь тебя!..»

      – Я отомстил, – признался он, как бы насыщая ее стальным, звенящим гневом. – И у меня не дрогнула рука! И нет ни сожаления, ни раскаяния.

      Она обласкала пальцами медальон, коснулась губами. Взгляд ее при этом потеплел, истаяла гневная белизна.

      –