Зона Посещения. Луч из тьмы. Александр Тюрин

меня в Зону. А я ведь точно не сталкер.

      – После того, что вы тут вытворяли сегодня, я бы такого не сказала…

      – Может, стереть загруженную мне мемограмму Загряжского?

      – Нет, Альтравита сказал, что это невозможно. Можно только двигаться вперед.

      – Неравновесная термодинамика, будь она проклята. За всю мою жизнь никто не распоряжался мной так нагло и бессовестно!

      Она неожиданно провела рукой по его плечу.

      – Ага, кажется, я поняла: вы пришли мстить. С чего начнете? Сервиз будете бить?

      И все-таки вид у нее не такой высокомерный, как раньше. После того как он спас ее задок от неприятностей, она немного сменила амплуа – голос сейчас не то чтобы жалобный, но немного плаксивый, и губы чуток подрагивают. Типа что с меня возьмешь, со слабой, ищущей тихого счастья женщины?

      Он подумал, что талдычить одно и то же бессмысленно, он оказался в роли спасителя несчастной овечки и уже не хочет отказываться от нее, значит надо сменить пластинку.

      – Начну с… У вас выпить найдется?

      – Водка или мартини?

      – Водка и сока, лучше грейпфрутового – разбавить наполовину.

      – Так и есть, ученые говорят, что восточные немцы – наполовину славяне.

      – Хорошо, без сока. Хотя для желудка это вредно, – сказал и подумал, что такая фраза в немецком стиле выглядит для нее смешной. Он почему-то не хотел терять набранные очки.

      – О, уже и на желудок нам сейчас наплевать?

      – Но от закуски не откажусь.

      – Тренд уловила. Килька в томате, соленые огурцы. Все есть. Специально ездила за ними в русский магазин за двести миль.

      – Давайте, если разбойники их еще не унесли, соленые огурцы.

      Пока она ходила на кухню, Лауниц прошелся по гостиной. Здоровенный шкаф из цельного дерева с настоящими бумажными книгами – это типично для русских; твердые переплеты с тиснением – такие триста лет простоять могут, а флэшки уже через десять лет мусором становятся. Насколько он разбирает кириллические буквы, собрания сочинений: какой-то Лесков, Достоевский, куда ж без него, история русской литературы в девяти томах. Деревянная флейта на комоде, ноты. Тоже, наверное, типично. Обои в цветочек. Лампа с малахитовым основанием и зеленым матерчатым абажуром. Все это так немодно. Исключение составляет только мини-лес в большом горшке: мини-сосна, мини-елка, мини-березка; геном модифицированный, гены роста подавлены энзимами. На комоде фотография какого-то парня лет двадцати двух. Черный берет, погоны офицерские, кажется лейтенант.

      – Это Сергей, старая фотка, – послышался из-за спины голос Веры. – Сфотографировался, когда после питерского общевойскового училища служил под Калининградом, то, что вы Кенигсбергом называете, в 336-ой бригаде морской пехоты.

      – А когда он ушел? В смысле, из армии.

      – Ушел, в смысле со флота, нескоро, еще десять лет прослужил, самые тяжелые. Перетерпел то время, когда реформаторы деньгу для вояк зажимали согласно заветам Милтона Фридмана – если без боевых, то, в основном, той самой килькой в томате