Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы. Екатерина Мишаненкова

баран и как это было удивительно. Почему-то я не могу забыть этого барана». Я пыталась объяснить это неизгладимое впечатление с помощью психоанализа. «Оставьте, вы же знаете, что я ненавижу Фрейда», – рассердилась она.

      Однажды я спросила ее: «Стадо овец… кто муж овцы?» Она сказала: «Баран, так что завидовать ему нечего». Сердито ответила, была чем-то расстроена…»

      Ненавидит именно Фрейда или весь психоанализ? Это важный вопрос, жаль, его никому не задашь. Ахматова слишком умна, чтобы не понимать, что пусть я и называюсь психиатром, но моя работа во многом связана именно с психоанализом. Только открыто об этом говорить нельзя, потому что советская наука – это психиатрия, а психоанализ – буржуазная лженаука.

      – Вы меня не слушаете? – вдруг сказала Фаина Георгиевна.

      В ее голосе звучало сильное негодование, я даже испугалась, что она меня сейчас выгонит.

      – Нет, что вы! – поспешила я заверить ее. – Наоборот! Вы рассказываете такие важные вещи, а я не могу их даже записать. Приходится сразу анализировать в уме и пытаться все запомнить, а это очень тяжело.

      Она смягчилась и сказала:

      – У меня есть некоторые записи о ней. В черновиках. Я могу дать вам их на время.

      – Обещаю, что кроме меня их никто не увидит, – тут же сказала я. – Вы бы очень мне этим помогли.

      Она не стала вызывать домработницу, ушла в соседнюю комнату и сама принесла оттуда папку с бумагами. Не в силах сдержать любопытство, я сразу туда заглянула и обрадовалась:

      – Вы пишете мемуары?

      Я знала, что ее давно уговаривают написать историю своей жизни, но прежде она всегда отказывалась это делать.

      – Пытаюсь, – она усмехнулась. – Пока не выходит. Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке.

      Возникла неловкая пауза, как это часто бывает, когда иносказательно говорят о чем-то запрещенном. Я положила папку в сумку и решительно сказала:

      – Фаина Георгиевна, давайте говорить прямо. Вы ведь чего-то от меня хотите? Чего именно? Чтобы я помогла Ахматовой? Я сделаю все что смогу. Или вы хотите что-то узнать?

      Она серьезно посмотрела на меня.

      – Вам звонили, говорили о ней?

      – Конечно, – кивнула я. – Но ничего секретного не поручали. Сказали, что нужно выяснить, есть ли у нее намерение покончить жизнь самоубийством или нет. И все.

      Она снова помолчала и неожиданно заявила:

      – Танечка, а вы не удивились, что Анну Андреевну направили к вам, а не к ленинградскому психиатру?

      Как ни странно, это мне не приходило в голову. Похоже, меня хорошо вымуштровали – я даже не задумываюсь над тем, почему каких-то спецпациентов направляют именно ко мне. Раз присылают, значит надо, и все.

      – Это вы сделали?

      Она протестующе вскинула руки.

      – Что вы! Разве мне такое под силу? Это сделали друзья Анны Андреевны, а я только дала им совет.

      – Так чего же вы