Ларочка. Михаил Попов

к нам, – сообщила Лариса Перкову.

      Но вот как быть с публикацией? Годунок поклялся, что сделает, но до 23 февраля была еще целая неделя.

      И тут судьба сама пошла ей навстречу. У кинотеатра «Гродно» она столкнулась нос к носу с Леонидом Желудком. Он обрадовался встрече и даже с ходу взял свой обычный самодовольно фатовской тон, что Ларису не удивило. Удивило другое, что он резко, посреди разговора, без всяких внешних причин свернул уже начатую обольстительскую компанию. Как бы внезапно опомнился. Даже оглянулся по сторонам – не видел ли кто-нибудь. Видимо, были причины внутренние. До них Ларисе не было дела, она вся сосредоточилась на той мысли, что Леонид работает в том самом доме, что недалеко от Советской площади, в «комитете», как тогда говорили. Не важно, на какой должности, важно, что он сам, помнится, предлагал ей помощь в случае чего. Тогда, в институтском коридоре. Давно, полгода назад, но это не важно. А тут как раз случай, да еще какой. Разве не должен человек, поставленный на страже интересов государства, немедленно отреагировать на отвратительный зажим редкого поэтического таланта.

      – Леня, нам нужно серьезно поговорить!

      Он испуганно заморгал и сделал полшага назад.

      – Я приду к тебе, какая комната?

      – Никакая.

      – Говори, Леня.

      – Может быть, прямо здесь?

      Он сделал еще шаг назад. Представитель власти явно боялся представителя народа.

      – Что я тебе, уличная девка? – возмущенно сказала Лариса.

      Она имела в виду, конечно, не совсем то, что прозвучало. Она хотела сказать, что заслуживает того, чтобы ее выслушали в кабинете, а не на проезжей части. Мелкий сотрудник областного управления КГБ Леонид считал совсем другое сообщение с прозвучавшей фразы. И сообщение это попахивало чем-то скандальным, тем, чего он должен был по своему нынешнему положению тщательнейшим образом избегать. Он собирался в самое ближайшее время жениться на дочери одного из секретарей обкома и уже успел понять, каких строгих правил семейство, в которое он надеется войти. Старые, комсомольских времен ухватки придется отставить. Опасно каждую активистку рассматривать как наложницу.

      Леонид быстро огляделся, не наблюдает ли кто за разрастающимся скандалом:

      – Хорошо. Приходи. Но через две недели. Командировка.

      – Я не забуду, Леня.

      Он знал это.

      – Утром. Как можно раньше.

      Выслушав сообщение Ларисы о страшном белорусском заговоре против русской поэзии, он чуть не разрыдался от смеха в своем кабинете.

      – Что с тобой? – спокойно спросила Лариса, не собиравшаяся шутить или смущаться.

      – Это бред, понимаешь, абсолютный, клинический, махровый бред. Уж чего нет и не может быть в природе, так вот этой «грибницы», этой «партизанщины». Ну, поляки как-нибудь втихую, ну, евреи, само собой, но чтобы белорусы задумали… – Он рухнул на стул, стирая слезы с великолепно выбритых щек.

      Лариса смотрела на него как на недоумка, временно имеющего возможность порезвиться, но неприятные известия уже