Принцесса на Кириешках. Дарья Донцова

три слоя.

      – Ладно.

      – Смотри не забудь!

      Пришлось нежно пеленать уродов.

      Следующей моей попыткой сократить количество перетаскиваемых узлов было желание избавиться от горы пыльных камней, невесть зачем валявшихся у Кирюшки наверху шкафа. Но когда я, покидав булыжники в пакет, вышла в коридор, мальчик заорал, как кот, которому одновременно прищемили хвост, голову, лапы, живот, шею и все остальное, чем богат самец этого вида млекопитающих.

      – С ума сошла! Моя коллекция! Ты свалила ее, словно мусор!

      – Грязные, пыльные обломки – коллекция?

      – Да!

      – Но они лежали тут незнамо сколько лет.

      – И что из этого?

      – Значит, они тебе не нужны.

      – Нет! Это камнебарий.

      – Ты о чем? – не поняла я.

      – Камнебарий, – повторил Кирюша, – гербарий – сушеные травы, а камнебарий…

      – Сушеные камни, – мигом подхватила Лиза, – во дурак!

      Конечно же, вспыхнул скандал, плавно перешедший в драку. Результатом военных действий стали шесть царапин на щеках Кирюшки и синяк на ноге у Лизы. Камнебарий пришлось упаковывать, а вместе с ним и кипу старых журналов, которые оказались «картотекой», разбитый пластиковый стакан, смятые плакаты, какие-то гнутые железки и непонятную конструкцию из проволоки и гаек.

      Но это были еще цветочки. Ягодки поспели, когда я вытащила с антресолей чемоданы, набитые давным-давно забытым хламом. Домашние накинулись на них, как изголодавшиеся коршуны на стадо тучных кроликов.

      – Моя пожарная машинка!

      – Вау, красные замшевые перчатки!

      – О-о-о! Вот где лаковая сумочка.

      – И вельветовые брюки!

      – А галстук! Да я его обыскался.

      – Бусы из ракушек! Любимые!

      Я попыталась вразумить домочадцев, спокойно объясняя:

      – Машинка потеряла все колеса, на перчатках пятно, лаковая сумка покоробилась, галстук вышел из моды, а в эти брюки, спору нет, замечательные, ты, Вовка, не влезешь никогда!

      – Почему? – с раздражением поинтересовался Костин, теребя штаны.

      – Да потому что они сорок восьмого размера, а тебе сейчас и пятьдесят второй мал!

      Думаете, меня послушали? Ошибаетесь! Прижав к сердцу барахло, домашние, на все корки ругая расточительную Лампу, собравшуюся лишить их столь великолепных вещей, стали внимательно следить, что появится из других загашников.

      Я молчала. Ладно, пусть тащат с собой бархатные занавески, смятый самовар, ватное одеяло, похожее на изжеванный коровой лист капусты, и скукоженную резиновую клизму. В конце концов, в новом доме огромные гардеробные, свалим туда «раритеты» и похороним.

      Вышла я из себя только один раз, когда заметила, что Юля впихивает в тюк нечто кричаще-розовое, с полуоторванными воланами.

      – Зачем тебе сия дрянь! – взвыла я.

      – Это мое платье, – рассердилась Сережкина жена, – выпускное! Между прочим, оно из натурального шелка, знаешь, сколько такое стоит?

      – Чего же