Православная Россия. Богомолье. Старый Валаам (сборник). Иван Шмелев

[23]. Заходим и принимаем маслице. Тянемся долго-долго – и все Москва. Анюта просится на возок, кривит ножки, но Домна Панферовна никак: «Взялась – и иди пешком!» Входим под Сухареву башню, где колдун Брюс[24] сидит, замуравлен на веки вечные.

      Идем Мещанской – все-то сады, сады. Движутся богомольцы, тянутся и навстречу нам. Есть московские, как и мы; а больше дальние, с деревень: бурые армяки-сермяга, онучи, лапти, юбки из крашенины, в клетку, платки, паневы, – шорох и шлепы ног. Тумбочки деревянные, травка у мостовой; лавчонки с сушеной воблой, с чайниками, с лаптями, с кваском и зеленым луком, с копчеными селедками на двери, с жирною «астраханкой» в кадках. Федя полощется в рассоле, тянет важную, за пятак, и нюхает – не духовного звания? Горкин крякает: хороша! Говеет, ему нельзя. Вон и желтые домики заставы, за ними – даль.

      – Гляди, какие… рязанские! – показывает на богомолок Горкин. – А ушками-то позадь – смоленские. А то тамбовки, ноги кувалдами… Сдалече, мать?

      – Дальние, отец… рязанские мы, стяпные… – поет старушка. – Московский сам-то? Внучек табе-то паренек? Картузик какой хороший… Почем такой?

      С ней идет красивая молодка, совсем как девочка, в узорочной сорочке, в красной повязке рожками, смотрит в землю. Бусы на ней янтарные, она их тянет.

      – Твоя красавица-то? – спрашивает Горкин про девочку, но та не смотрит.

      – Внучка мне… больная у нас она… – жалостно говорит старушка и оправляет бусинки на красавице. – Молчит и молчит, с год уж… первенького как заспала, мальчик был. Вот и идем к Угоднику. Повозочка-то у табе нарядная, больно хороша, увозлива… Почем такая?

      Тележка состукивает на боковину, катится хорошо, пылит. Домики погрязней, пониже, дальше от мостовой. Стучат черные кузницы, пахнет угарным углем.

      – Прощай, Москва! – крестится на заставе Горкин. – Вот мы и за Крестовской, самое богомолье начинается. Ворочь, Антипушка, под рябины, к Брехунову… закусим, чайку попьем. И садик у него приятный. Наш, ростовский… приговорки у него всякие в трактире, росписано хорошо…

      Съезжаем под рябины. Я читаю на синей вывеске «Трактир „Отрада“ с Мытищинской водой[25] Брехунова и Сад».

      – Ему с ключей возят. Такая вода… упьешься! И человек раздушевный.

      – А селедку-то я есть не стану, Михал Панкратыч, – говорит Федя, – поговеть тоже хочу. Куда ее?..

      – Хорошее дело, поговей. Пятак зря загубил… да ты богатый. Проходящему кому подай… куда!

      – А верно!.. – говорит Федя радостно и сует старику с котомкой, плетущемуся в Москву.

      Старичок крестится на Федю, на селедку и на всех нас.

      – Во-от… спаси тя Христос, сынок… а-а-а… спаси тя… – тянет он едва слышно, такой он слабый, – а-а-а… се-ледка… спаси Христос… сынок…

      – Как Господь-то устраивает! – кричит Горкин. – Будет теперь селедку твою помнить, до самой до смерти.

      Федя краснеет даже, а старик все щупает селедку. Его обступают богомолки.

      – С часок, пожалуй, пропьем. Кривую-то лучше отпрячь, Антипушка…

24

…Сухареву башню, где колдун Брюс сидит… – Брюс Яков Вилимович (1670–1735) – русский государственный и военный деятель, сподвижник Петра I; переводил иностранные книги, ведал московской типографией, помещавшейся в Сухаревой башне. Человек всесторонних и глубоких знаний, Брюс после кончины Петра I, удалившись в отставку, с увлечением занялся науками. Занятия Брюса были непонятны простому народу, который окрестил ученого «чернокнижником», «волшебником», «колдуном» и создал о нем немало легенд.

25

…с Мытищинской водой… – Село Большие Мытищи, расположенное в 17 верстах от Москвы, издавна было знаменито богатыми ключами с особенно чистой и вкусной водой. В 1781–1804 годах был построен первый в Москве Мытищинский водопровод. На всем протяжении от Крестовской заставы и до Мытищ по ярославскому тракту располагались многочисленные трактиры и чайные, где угощали «мытищинской водой» путешественников и богомольцев, идущих в Троице-Сергиеву лавру.