Русское воскрешение Мэрилин Монро. Дмитрий Николаевич Таганов

что сразу заметил, как Фомин метнул на меня быстрый проницательный взгляд. Я нагнулся над телом и рассмотрел его вытянутую шею и синюю полосу от петли.

      – Вы узнали его?

      Я не ответил. Это человек был мертв, мертвее не бывает. Иначе, я бы принял все это за странную и нехорошую инсценировку – из-за невероятно похожего лица, и всего, вплоть до провода, на котором он повесился, протянутого и теперь над его неподвижным телом. Как будто это была ожившая фотография почти вековой давности. Передо мной лежало тело русского поэта Сергея Есенина, повесившегося более девяноста лет тому назад в петербургской гостинице.

      – Как звали этого человека? – спросил я, не оборачиваясь и продолжая рассматривать знакомые черты лица.

      – Я понимаю ваше удивление. Его звали тоже Сергей. Он был нашим сотрудником, работал в аппарате партии.

      – Поразительное сходство.

      – И он тоже писал стихи. Внешне его можно было принять за близнеца. И он боготворил великого поэта.

      – Похож… Но слишком вошел в образ. В петлю зачем же лезть!

      Я вспомнил, что после самоубийства поэта Сергея Есенина девяносто лет назад, за ним в петлю полезли десятки его почитателей, как бы их сегодня назвали, «фанатов». Возможно, и этот был из тех же, только очень и очень запоздалый. И внешне неотличимый.

      – Похоже на самоубийство, – сказал я, так и не повернувшись к Фомину.

      – Следователь сказал мне то же самое.

      – Вы думаете иначе?

      – Я хотел бы услышать сначала ваше квалифицированное мнение.

      – Когда его нашли?

      – Утром. Нашли сотрудники. Висел на крюке от люстры. На этом кабеле. Следователь сказал, что по всем признакам, он провисел здесь всю ночь.

      – Тело сняли следователи?

      – Да. Но я сделал утром несколько фотоснимков перед этим. Взгляните. – Он вынул из кармана маленькую цифровую камеру и протянул ее мне.

      Один за другим я просмотрел внимательно все пять снимков, сделанных с разных сторон. Висящее на крюке худое тело, шея неестественно вытянута, глаза полуоткрыты. Я попробовал на этих снимках увеличить зумом изображение шеи. Затяжка петли могла что-нибудь прояснить. Чужая рука затягивает петлю резко и сильно, со злобой. Своя – всегда робко, страшась петли и боясь причинить лишнюю боль. Но все эти изображения были слишком мелкими, и зум только размазывал шею на мутные и бледные квадраты.

      Но на одном из снимков был виден край окна. Стекло было темным, и был заметен отблеск от вспышки фотокамеры. В сентябре такое темное стекло могло быть не позднее семи утра. «Ранехонько они начинают трудиться в этой партии» – подумал тогда я.

      – Хорошие фото. – сказал я и вернул камеру. – Что-нибудь еще?

      – Вот нашли на его столе…

      Фомин протянул мне лист бумаги. Это была обыкновенная принтерная распечатка. Но шрифт был выбран не стандартный, а наклонный, как бы рукописный. И всего две трочки:

      Я ухожу из сентября

      Лечу