Зеленые холмы Африки. Проблеск истины. Эрнест Хемингуэй

просто завистливая злючка. Не надо было ей помогать. Некоторые люди этого не прощают.

      – Обидно, когда талант растрачивают на злобу, всякую ерунду и саморекламу. Чертовски обидно. И еще обидно: пока такая, как она, открыто себя не проявит, ее не раскусишь. Кстати, забавная вещь: ей совсем не удавались диалоги. Они были ужасны. Она научилась у меня и применила это в своей книжке. Раньше у нее так не выходило. Она не смогла простить, что ей пришлось похитить у меня умение, и боялась, что читатели заметят это, и решила нанести удар первой. Забавная история. А ведь раньше, пока в ней не проснулось честолюбие, она была очень милая. Не сомневаюсь, тогда она понравилась бы тебе.

      – Может быть, хотя вряд ли, – сказала Мама. – Нам ведь хорошо здесь, правда? Без всех этих людей.

      – Провалиться мне на этом месте, если не так. Насколько помню, нам каждый год хорошо.

      – А мистер Дж. Ф. чудесный, правда?

      – Правда. Чудесный.

      – Какой ты милый, что так говоришь. Бедный Карл!

      – Почему бедный?

      – Он здесь один, без жены.

      – Да, – согласился я. – Бедный Карл.

      Глава вторая

      И вот утром мы вышли раньше носильщиков и зашагали по холмистой местности, потом перешли глубокий, лесистый овраг, долго поднимались на взгорье, заросшее высокой, путавшейся под ногами травой, и так – все дальше, изредка устраивая привалы в тени деревьев, и снова вперед – то в гору, то с горы, и теперь уже постоянно прокладывали путь сквозь высокую траву под палящими лучами солнца. Нас было пятеро, шли мы гуськом, обливаясь потом. Друпи и М’Кола несли каждый по тяжелому ружью, кроме того, вещевые мешки, фляжки с водой и фотоаппараты, у нас со Стариком тоже были винтовки, а Мемсаиб, сдвинув набекрень широкополую шляпу, шла, стараясь подражать походке Друпи, вне себя от радости, что принимает участие в таком путешествии и что ботинки не жмут. Наконец мы подошли к колючим зарослям над ущельем, которое тянулось от гребня горы до ручья, там прислонили ружья к стволам деревьев, а сами заползли в густую тень и легли на землю. Мама извлекла из вещевого мешка книги, и они со Стариком стали читать, а я спустился краем ущелья к ручью, бежавшему с горы, и там обнаружил свежие львиные следы и множество носорожьих ходов, проложенных в высокой, выше человеческого роста траве. Взбираться обратно по песчаному косогору было трудно из-за жары, и я испытал наслаждение, когда смог наконец привалиться к дереву и открыть «Севастопольские рассказы» Толстого. Эта книга молодого человека, в ней есть одно потрясающее описание боя, когда французы идут на штурм редута, и я задумался о Толстом и о том, как много дает писателю непосредственное участие в войне. Война – одна из важнейших тем в литературе, и писать о ней правдиво труднее всего, и не побывавшие на войне писатели из зависти пытаются принизить значение военного опыта, называя произведения о войне противоестественными или даже больными, хотя им просто не удалось испытать того, чего ничем не заменишь. От «Севастопольских рассказов» мысль моя переметнулась на «Бульвар Севастополь» в Париже, на велосипедную поездку под дождем домой из Страсбурга, скользкие трамвайные