Люди нашего царя (сборник). Людмила Улицкая

еще не переводили, и про феминизм еще слуху не было. А у Сервантеса об этом – ни слова. Даже скорее наоборот, посудомойка Дульсинея числилась прекрасной дамой. Мама же к тому времени заведовала лабораторией и за счастье считала испечь любимые пирожки с картошкой своему приходящему Сергею Ивановичу. Десятилетнее многоточие счастья: ежедневная утренняя встреча в восемь в магазине «Мясо» на Пушкинской, сорокаминутная прогулка скорым шагом по бульварному кольцу к дому с кариатидами, трагически заламывающими руки, – к месту Эмминой работы, – ежевечерняя встреча в метро, где сначала она провожает его до Октябрьской, а потом он ее – до Новослободской. А иногда – просто несколько кругов по кольцу, потому что так трудно разомкнуть руки.

      – Что же он не оставит свою жену, если так тебя любит? – раздраженно спрашивает Женя у матери.

      Они видятся триста шестьдесят пять дней в году – кроме вечеров тридцать первого декабря, первого мая и седьмого ноября.

      – Да почему?

      – Потому что он очень хороший человек, очень хороший отец и очень хороший семьянин…

      – Мам, нельзя быть одновременно хорошим мужем и хорошим любовником, – едко замечает Женя.

      – Если бы я хотела, он бы оставил семью. Но он бы чувствовал себя очень несчастным, – объясняет мать.

      – Ну да, а так он очень счастлив, – ехидничает дочь. Ей обидно…

      – Да! – с вызовом подтверждает мать. – Мы так счастливы, что дай тебе Бог узнать такое счастье…

      – Да уж спасибо за такое счастье… – фыркает дочь.

      Десять лет спустя дочь, придавленная к стулу семимесячным животом, сидит глубокой ночью возле матери, в единственной одноместной палате, выгороженной из парадной залы особняка с кариатидами, трагически заламывающими руки, отделенная от соседнего помещения, кроме фанерной стены, еще и свинцовым экраном, долженствующим защищать ее будущего ребенка от жесткого радиоактивного заряда, спящего за стеной в теле другой умирающей.

      Вторые сутки длится кома, и сделать ничего нельзя. Женя видела, как за два дня до этого мамина лаборантка пришла делать ей анализ крови и ужаснулась, увидев бледную прозрачную каплю. Крови больше не было…

      Эмма была здесь своя, сотрудница, и даже все еще заведовала лабораторией: заболела таким скоротечным раком, что не успела ни поболеть как следует, ни инвалидность получить. На тумбочке возле кровати лежит резная деревянная икона из Сергиева Посада – подаренный кем-то Жене Сергий Радонежский. Почему-то мать попросила ее принести. Почему, почему… Сергей Иванович из тех мест…

      Бесшумно вошел дежурный врач Толбиев, потрогал маленькую руку матери. Она ему отзыв на диссертацию писала… Дыхание было – как будто одни слабые выдохи, и никаких вдохов. ..

      – Сергей Иванович просил позвонить, если что… – без всякого выражения говорит Женя.

      – Иди, звони, Женя. Пусть едет.

      Женя пошла по длинному коридору, спустилась на полпролета к автомату. Вынула из кармана белого халата заготовленную монетку, набрала номер.

      Они так жили