Отпуск по ранению. Вячеслав Кондратьев

в штабе никого, и немец не раскалывается… Всё к одному.

      Наконец затихло в блиндаже, и потянулась тишина… Сашка уж полцигарки искурить успел, а оттуда ни слова. Думает комбат чего-то…

      – Ко мне! – расколол тишину капитанов голос.

      И Сашка с ординарцем, слетев мигом с лестницы, оказались опять в полутьме блиндажа.

      Желтый свет керосиновой лампы освещал капитана сбоку, резко обозначая морщины у губ и прямую складку у переносицы. На столе лежал русско-немецкий разговорник и зловеще поблескивал вороненым металлом капитанов пистолет. Немец стоял в тени, и когда Сашка, проходя вперед, коснулся его плеча, то почувствовал, как бьет немца дрожь.

      У капитана ходили желваки на скулах и играли руки. Он стоял – большой, в свалившейся с одного плеча шинели и оттого какой-то скособоченный, странно непохожий на себя прежнего, прямого и собранного. Он грузно опустился на табуретку, вытирая пот со лба и откидывая одновременно назад волосы, и тихо, словно бы через силу, выдавил:

      – Немца – в расход.

      У Сашки потемнело в глазах и поплыло все вокруг – и стены блиндажа, и лампа, и лицо комбата, даже качнулся Сашка… Но потом, придя в себя, бросился к немцу, схватил того за грудки и закричал:

      – Да говори ты, гад! Говори! Убивать же будут! Понимаешь? Говори, чего капитан спрашивает! Говори, зараза!

      Немец, обмякший, недвижный, только мотнул головой и закусил губу.

      – Не понимаешь? Шиссен будут! Тебя шиссен! Говори…

      – Прекратить! Не ломайте комедии! – крикнул капитан и, размяв чуть дрожащими пальцами папиросу, уже спокойнее добавил: – Выполняйте приказание.

      – Вы мне, товарищ капитан? – упавшим голосом спросил Сашка, отпуская немца.

      – Вам, – негромко сказал капитан, а Сашке показалось, будто гром с неба. – По исполнении доложить. Толик, пойдешь с ними, проверишь.

      – Есть проверить! – вытянулся тот.

      – Товарищ капитан… – начал заикаться Сашка. – Товарищ капитан… Я ж обещался ему… Я листовку нашу ему показывал, где все сказано… Где у тебя листовка? – подался он опять к немцу. – Где папир, которую тебе дал? Покажи капитану!

      Немец, возможно, и понял, но даже рукой не шелохнул, чтоб достать листовку. Тогда Сашка рванул карман его мундира, выхватил оттуда сложенную аккуратно бумажку и ринулся к комбату:

      – Вот она, товарищ капитан! Там сказано… Вы ж по-немецки читаете… Вот она!

      Комбат листовку не взял, отстранил ее от себя будто брезгливо, и обескураженный, растерянный Сашка сунул ее опять в карман немцу.

      – Сколько у вас в роте было человек? – спросил капитан, упершись в Сашку тяжелым взглядом.

      – Сто пятьдесят, товарищ капитан.

      – Сколько осталось?

      – Шестнадцать…

      – И ты гада этого жалеешь?! – гаркнул капитан, переходя на "ты".

      – Я… я… не жалею… – У Сашки сметало рот, занемели губы, и он еле-еле выдавливал слова.

      И сказал он неправду. Жалел он немца. Может, не столько жалел, сколько