Рецепты еврейской мамы, 30 лет спустя. Инна Метельская-Шереметьева

случай тоже хлюпает носом.

      – Инночка, деточка, а ну скажи нам шо-нибудь? – первым отстраняется от меня дядя Боря.

      – Я вас люблю! Какие же вы молодцы, что приехали! Вы совсем не изменились!

      – Ну, видишь, Аннушка, что я тебе говорил? Они снова тут говорят как мы… А ты кричала на весь зал прилета про караул и про то, что мы забыли русский язык!

      Я ничего не понимаю, но от звука голоса, который ретранслируется в памяти из глубин детства, начинаю улыбаться и тоже коверкаю привычный московский говор:

      – А шо-таки случилось?

      – Ну, как что? Мы только сошли с трапа, как перед нами возник огромный плакат, а там нашими буквами и на нашем языке написано вот так, – дядя Боря распахивает руки сначала в стороны, а потом поднимает их над головой. – Написано безразмерными бордовыми буквами: «А ТЫ ПОЛУЧИЛ ОСАГО В РОСНО?» Анечку чуть инфаркт не хватил. Ну, во-первых, мы ни черта не поняли. На каком это языке? А если на новом русском, то, во-вторых, мы точно ничего не получали, а пролететь тысячу километров без росны и осаги и вернуться в Тель-Авив в нашем возрасте из-за каких-то неизвестных бумажек уже не игрушки…

      – Дядь Борь, не обращайте внимания! Это реклама! – я уже смеюсь в голос.

      – Узнаю свою бывшую родину! Сначала человека напугать, а потом с него и посмеяться.

* * *

      Такси нас дождалось, и я с любопытством и тревогой всматривалась в лица четы Беренштамов, пока мы по свежеотремонтированным дорогам добирались до свежепостроенного образцовопоказательного Южного Бутова… Лица у них были, мягко выражаясь, ошарашенные.

      Глава 2

      Рассказ тети Ани

      А потом мы долго-долго пили чай на кухне новенькой квартиры моей мамы, пока утомленный перелетом и впечатлениями Борис Абрамович дремал под пледом на диване.

      И вот что тетя Аня мне рассказала.

* * *

      Это было в мае 1972 года, когда мы только самым близким родственникам поведали под строжайшим секретом о решении уехать в Израиль. И тут выяснилось, что у Бориной племянницы в Киеве осталась одиннадцатилетняя дочка – Клара. Идочка, племянница, скоропостижно умерла от рака. Что нам оставалось делать? Мы заплатили уйму денег, чтобы быстро переделать документы и удочерить ребенка.

      Господи, Кларочке было всего одиннадцать лет. И она, в отличие от нас, жила полнокровной жизнью здорового ребенка, включающей в себя много-много всего: школу, друзей, балет, катание на коньках, гимнастику, страшно важную дворовую дружбу и т. д. При этом она пережила смерть мамы, впервые увидела нас, а добрые соседи-евреи, как мы, объяснили ей, что она «живет в коммунистической стране, которая совершенно непригодна для жизни людей», и что теперь ей нужно ехать в какой-то Израиль не пойми с кем. Честно говоря, смысла этих формулировок ни я, ни тем более она тогда не понимали, а о сути государства не задумывались вообще. Я лично хотела увидеть сына и внуков. Конечно, Борух от меня не скрывал, что посещает вместе с девочкой некие конспиративные встречи, на которых его учат отдельным фразам на иврите. Но мне казалось, что