Нам бы день продержаться…. Михаил Поляков

часового в сторону, он с криком валится к ногам Шакирова, хватая себя за промежность. Передо мной грязные пятки второго часового. Они выписывают зигзаги в воздухе, и одна пролетает мимо моего лица потому, что Нефедов, с другой стороны кабины, крепко обнял локтем за шею невыспавшегося Ахмеда и тянет его на себя, удушая между двумя своими предплечьями. Я хватаю его за ноги, прижимаю их к широкому сиденью и бью рукояткой ножа в промежность. Туркмен вскрикивает коротко и обмякает. Через минуту оба доса сидят у колеса, связанные по рукам и ногам. На глазах повязки из промасленной ветоши, что лежала под сиденьями кабины.

      – Тихо. Где пограничники? – На мой вопрос Ахмед орет и брызжет слюной. Мне не нужен перевод. Когда сатанеешь, то ярость снимает все ограничения с мозга. Нож втыкается в шею Ахмеда неожиданно легко и неумело для профессионального убийцы, каким я должен быть. Руку омывает теплый и липкий поток крови из раны. Ахмед страшно хрипит и таращит на меня глаза. А я его не вижу, пелена на глазах. Руку тяну на себя, и еще больше крови брызгает из пробитой шеи. Убитый валится на Фариза. Повязка срывается с одного глаза, и кровь Ахмеда щедро течет по его лицу и одежде. Перевожу глаза на падающее по Фаризу тело. И он мои зрачки, холодные и безразличные, видит. И ему становится страшно. Ведь найдем по-любому. А так шанс есть, обещал я ему. А эти русские глупы. Они свои обещания, данные врагу, выполняют, даже себе во вред.

      – Скажу! Скажу! Не убивай! Они в зиндане! Там, возле костра люк! – Он перебирает ногами, толкается от земли и ползет на спине подальше от моей окровавленной руки и ножа. Тело Ахмеда дергается и трясется в смертных судорогах у моих ботинок. Пыль, поднятая нами, клубится вверх между грузовиками. Мне мало Ахмеда, меня дурманит легкая победа, запах свежей крови и страх Фариза. Хочу еще кого-нибудь убить, растерзать, порвать на куски.

      – Веди, урод, а то… – Фаризу не надо объяснять, как я хочу утолить мою жажду найти виноватого в том большом, что произошло со мной и со всеми. Меня начинает трясти. Я никогда не убивал никого руками. Нож надо бы вытереть. Но мне не до него, и я, неопытный, сую его в ножны. Фариз неуклюже встает и бежит, спотыкается и чуть не падает, к углу обрушившегося здания. Пробегает мимо него в утренних сумерках и останавливается возле решетки, лежащей на земле. Решетка пристегнута замком и цепью к отогнутому уху из толстой арматуры, которая торчит из бетонного кольца, врытого в землю, и закрывает вход вниз.

      – Ключ? – протягиваю липкую и красную руку. Фаризу жутко. Он привык, что его земляки побеждают неверных легко и безнаказанно. А тут утренний кошмар славянской жестокости и мести.