Опрокинутый рейд. Аскольд Шейкин

Евграф. И фокусник, и свояк.

      – Свояка не трожь. Почетный казак! Командир корпуса, его превосходительство генерал Мамонтов с ним за руку здоровался.

      – Смотри ты как! Свояк твой прочим-то урюпинцам нос утер!

      – Это не в Урюпинской было, в Филоново. После смотра генералы там собрались.

      Шорохов отошел к окну. Не хотелось, чтобы Богачев сейчас видел выражение его лица. Казалось, оно может выдать. Филоново – железнодорожная станция уже далеко за Царицыном. Но важнее другое: до Урюпинской от нее всего полсотни верст. Туда, значит, окружным путем, через Великокняжескую, и ушел вагон Сидорина. В нем подводили итоги смотра. Выдумать, чтобы так все сплеталось, Богачев не мог. Не хватило б ума.

      – Нечипоренко тебя в гости зовет, – раздалось за его спиной.

      Он обернулся. Богачев сонно склонил на грудь голову.

      – И когда?

      – А?.. Днем сегодня, как базар начнет утихать.

      – Зачем?

      – Кто его знает.

      Шорохов подошел к Богачеву, взял за плечи:

      – Не спи! Он тебе что-нибудь намекал?

      Богачев не отозвался. Вправду заснул? Притворялся ли? Впрочем, какое это имело значение!..

      Леонтий Артамонович Шорохов с необыкновенной яркостью помнил тот осенний день минувшего года, когда после десяти лет отлучки он возвратился в этот родной и такой дорогой ему город с полынным запахом ветра на улицах, летним зноем, тенистыми акациями крошечного общедоступного сада.

      Как он тогда всему радовался! И переулку, в котором стоял родительский дом, – узкому прогалу между стенками сложенных из желто-серого плитняка заборов, и беленым мазанкам, и деревцам в глубине крошечных двориков. Это здесь он когда-то бегал мальчишкой. Босота, бесштанник. И сюда теперь подкатил на фаэтоне с перепончатым верхом.

      Пока извозчик выгружал чемоданы, Шорохов поигрывал лаковой тросточкой, из-под низко надвинутого на лоб котелка снисходительно посматривал по сторонам.

      Мать, сестра, брат вышли на улицу. Прильнули к окошкам соседи. Подбежал отец. Седенький, согнутый, в кожаном фартуке. Хватался за полу сыновьего касторового пальто, за чемоданы, за трость. Шорохов понимал его состояние. Всю жизнь отец мечтал выбиться в люди. В церкви в первом ряду стоять! Выше этого да того, чтобы воздвигнуть над сараем, где он сапожничал чуть не с детских лет, самую большую в городе вывеску, мысль его не поднималась. А тут – на тебе! – сын приехал богатый. Дошла молитва до Бога.

      Брат и сестра, правда, поглядывали с вежливой подозрительностью. Их тоже он понимал. Все десять лет было известно, что жизнь бросает его по заводам больших и малых городов Приазовского края. Токарь, металлист и – хотя никогда особенно не распространялись об этом – забастовщик, бунтарь. И – барин!

      Ни им, ни отцу Шорохов ничего не стал объяснять. Матери только сказал:

      – Принимайте таким, какой есть.

      Когда месяца за два до этого дня в Агентурной разведке Южного фронта Шорохова вводили в курс предстоящей работы, обстановка была там тревожная. Почти под окнами комнаты, в которой шел разговор,