Князь механический. Владимир Ропшинов

слышал Романов их крики.

      – Да вот, смотрю, где зад у авто был – нет ничего.

      – А вот рука оторвана – может, его?

      – Это шоферская – видишь, в крагу одета.

      – Да куда ему бежать – некуда. Только если в канал.

      – Егорка, поди, погляди – в канале на льду лежит, поди.

      – Как же я гляну, когда там темно. Надо с броневика посветить.

      – Гляди так, у броневика фонарь не опустить. Брось туды шашку световую.

      – Ищи дурака – я брошу, сам освещенным буду, он в меня стрелять станет.

      – Гранату бросить, и всего делов.

      – Не велено гранатой. Гранатой не похоже на бомбистов будет.

      Князь протянул руку к кобуре. Револьвер вылетел при падении, но остался висеть на шнурке. Романов нащупал шнурок, подтянул его и взвел курок. Но казаки, кажется, не хотели рисковать и заглядывать с набережной на лед.

      – По коням, – раздалась команда, – Петровичу скажите, чтоб заводился.

      Лошади снова заржали, затарахтел мотором броневик.

      Олег Константинович сунул револьвер в кобуру и, с трудом ступая на ушибленную ногу, заковылял к гранитному спуску, с которого бабы стирали белье. Он поднялся наверх и вернулся к своему автомобилю. Тело бедного Ивана лежало поодаль – вероятно, его отбросило взрывом – и без руки.

      Что было делать? Если идти к дому, то там наверняка ждет еще одна засада. Отстегнув с шинели погоны и сняв портупею, чтобы проще затеряться в Коломне, Олег Константинович сунул в карман револьвер и пошел в сторону ближайшей выходившей на набережную улицы, названия которой он не знал. Надо было где-то провести сегодняшнюю ночь, а завтра, когда на улицах будут люди, возвращаться во дворец.

      Холодно было в Коломне. Выкрашенные в желто-коричневой гамме, как и весь Петроград, стены ее домов облупились, и сметенные дворниками сугробы снега, как брустверы перед окопами, лежали вдоль панелей тротуаров, плохо видимые во мраке скупо освещенных улиц. Так и хотелось замереть, приставить к глазам бинокль и подождать пару минут, вглядываясь: не мелькнет ли за этим бруствером выкрашенная грязно-белой камуфляжной краской похожая на котелок немецкая каска и не торчит ли где-нибудь обмотанный белыми тряпками коварный ствол пулемета, как змея, поджидающий неосторожную жертву.

      А над самыми высокими из домов, над поржавевшими железными листами их крыш вращались огромные акустические раковины, выслушивающие, не раздается ли в привычном гуле моторов «Руссо-Балт» полицейских цеппелинов рокот какого-нибудь немецкого «Майбаха». Уже четыре года не падали на город немецкие бомбы, и побежденные, залитые газом немцы не осмеливались поднять в воздух ни одного боевого корабля. Но по-прежнему вращались над Петроградом раковины и каждые 6 часов сменялись дежурившие при них в будках усатые унтеры – то ли не дошла туда, на крыши, весть об окончании войны, то ли дошла, да забыли им дать приказ остановиться.

      Ни одно окно не светилось в Коломне: все они были изнутри завешены одеялами. Одеяла в окнах