Князь механический. Владимир Ропшинов

на пол, разбилось, подсвечник покатился, свечка в нем сломалась и потухла, оставив на досках пятнышко застывающего воска.

      С другой стороны сцены появился Трусливый. Трусливый был живым человеком, с лысиной и жидкими длинными немытыми волосами, неряшливо одетый, но пел за него все равно граммофон.

      – Мы выстрелили в прошлое, – пропел граммофон за жителей 10-х стран.

      – Что же, осталось что-нибудь? – вопрошал уже другим голосом все тот же граммофон за Трусливого.

      – Ни следа!

      – Глубока ли пустота?

      – Проветривает весь город. Всем стало легко дышать, и многие не знают, что с собой делать от чрезвычайной легкости. Некоторые пытались утопиться, слабые сходили с ума, говоря: ведь мы можем стать страшными и сильными.

      – Позавчера на рынке за фунт масла хотели 30 копеек, вчера – рубль, а сегодня уже просят фонарный столб! – пропел Трусливый. – Как угнаться за этими ценами? Ох, 10-е страны…

      Дверь в ложу за спиной князя вдруг заскрипела. В ту же секунду Гиппиус нагнулась к нему из своего кресла, так что полоска света дверного проема перечеркнула ее белое платье.

      – А презанятнейший толстяк, не находите? – неожиданно громко спросила она.

      Князь удивленно посмотрел на поэтессу, но она уже вернулась в свое кресло и погрузилась в созерцание действия. Дверь за спиной снова скрипнула, закрываясь.

      Тем временем на сцену с вещмешками за плечами и посохами в руках, как путешественники, вышли будетлянские силачи.

      – Мы победили врагов, – пропели они, – немец с японцем лежат. Расколоты их черепа.

      Хор жителей 10-х стран пропел:

      Вы победили врагов,

      Тому уж 15 веков!

      Что ваша победа для нас?

      Дряннее, чем кошкин хвост!

      Гиппиус украдкой глянула на Романова. Он почувствовал этот взгляд и спросил сам себя, что было в нем: любопытство или сочувствие. Смешно. Разве тот миг, когда, укрытый кровавой простыней, в сентябре 1914 он лежал на кровати походного госпиталя в Вильно и отец, великий князь Константин Константинович, привез ему царский указ о награждении Георгием, мог померкнуть от этого граммофона? Или сочинившие пьесу поэты-футуристы, отсиживавшиеся всю войну по прокуренным подвалам, могли оскорбить его, князя императорской крови?

      – Как можете вы оскорблять героев?! – воскликнул, выскочив вперед, Трусливый.

      Жители 10-х стран ответили ему:

      Великая невидаль: одни черепа другим проломили, —

      Не так ли всю историю и бывало?

      Мы свергли солнце

      И конец всему положили,

      Началом нового стали!

      Будетлянские силачи, все еще стоявшие с посохами, спросили:

      – Что ж вам без солнца славно ли живется?

      – Да уж славнее, чем с ним. Хоть и темно, а все же хозяева мы теперь всему!

      Силачи бросили свои посохи, встали в один ряд с жителями 10-х стран и присоединились к их хору.

      Когда занавес закрыли, зал потонул в аплодисментах.