Призраки и пулеметы (сборник). Александр Бачило

нас, а утром выплюнуть перемолотые обескровленные тела. Мой любимый город, частью которого я перестал быть.

      Дома надвигались со всех сторон. Как по команде, загорелись глаза их окон, плотоядно заклацали двери подъездов. Из зевов подворотен, из отверстых ртов дверей к середине улицы стали стягиваться силуэты – сутулые, с руками, по-обезьяньи опущенными к земле. Мои добропорядочные, мои богобоязненные соотечественники…

      Мы снова побежали. Дыхания не хватало, пульс зашкаливал, мы ныряли в переулки, кружили по площадям и повсюду наталкивались на обезличенных горожан. Марта держалась из последних сил. Благо, что Элис не уставала. Бедная моя девочка, она с самого начала знала, что так все и будет.

      – Нашшшшшшшшш… нашшшшшш, – шелестели песком речные волны.

      – Нашшшш… нашшшш, – шевелил ветер старые газеты и конфетные обертки.

      Лица. Маски. Окна. Газовые фонари. Всё перемешалось и, кружась, мчалось по пятам. Мне казалось, что я несусь по кругу, пока не уперся в тупик.

      Стая напирала. Люди шли плечом к плечу, одинаково равнодушные и целеустремленные. Нет, это уже не люди – выпотрошенные туши, и это не тени за ними тянутся – выпущенные кишки. Я завертел головой: глухая стена, к которой прижалась Марта, беззвучно читающая молитву, мусорная бочка и высоко – подоконник трехэтажного богатого дома со стрельчатыми арками, балконами и гипсовыми херувимами.

      – Стой, стой, – на разный лад зашелестели сотни голосов.

      – Катитесь к дьяволу! – прохрипел я, сжал зубы и метнулся к мусорному баку. Побалансировал на краю, ухватился кончиками пальцев за карниз и вскарабкался, извиваясь и помогая себе ногами. Потом протянул руку Марте и Элис.

      Мы балансировали на карнизе, и перед нами расстилался родной город.

      Прямо – университетская площадь, заполненная теплым газовым светом, и громада до боли знакомого здания, заслоняющая черно-бордовое небо. Я замер, колеблемый ветром: подтолкни он меня – упал бы, рухнул прямо на озверевшую толпу, впрочем не терявшую воли к жизни, – никто не следовал за нами. Элис стояла лицом к стене, цепляясь за едва видимые глазу щербины и трещины, Марта зажмурилась, утратив всякую силу. Я протянул дрожащую руку и коснулся жены.

      – Здесь не высоко, – тихо произнес я, едва узнавая собственный голос, – спустимся и укроемся в Университете.

      Храм знаний и разума манил, как церковь манит верующего.

      Как мы спускались, оставив беснующихся одержимых в подворотне, я не запомнил. В ящиках памяти остались скомканные наброски: вот я подаю руки Элис и ловлю ее (девочка слишком тяжелая для человека, я делаю усилие, чтобы устоять на ногах, пребольно выгибая спину), вот Марта рыдает от злости, не решаясь прыгнуть, и я кричу на жену, чего никогда себе не позволял. Вот бьет по пяткам мостовая: мы спешим к Университету, отказываясь верить, что преследователи не отстали, что они нагоняют нас.

      Дверь была закрыта, и сторож, должно быть, спал. Я подскочил к витражу на первом этаже, пнул его; стекло разлетелось под весом