Август Четырнадцатого. Александр Солженицын

не попался Нечволодову ни один раненый из своего Шлиссельбургского полка – и ничего нельзя было о полке понять, где он и что.

      Плохо, что за спиною Нечволодова солдаты его отряда встречали тех же раненых и даже на ходу успевали узнать для себя достаточно.

      На севере погремливало и сейчас.

      При таких порядках впору было Нечволодову, хотя двигался он позади штаба корпуса, выслать своё сторожевое охранение.

      Зной как будто ещё не умерялся, но солнце заметно обходило левое плечо и палило в левое ухо.

      Уже открывался просвет и на город – уцелевший, без пожаров, с сероватыми и красными шпилями и башенками, – как слева, по пересекающей грунтовой дороге, Нечволодов увидел походную пыль и определил колонну больше батальона пехоты и с батареей. Она тащилась медленно и тоже без предосторожностей.

      Хотя слева как будто не было противника, но ведь и вообще никого слева не должно было быть. Вот так и наскакивают, а потом удивляйся оплошности других.

      Однако в бинокль тут же убедился Нечволодов, что это – наши. Впереди той колонны тоже ехал верхом офицер, с одним просветом без звёздочек, только конь под ним шёл неспокойно, избочивался, вывёртывался, мотал оскаленной головой, а всадник понуждал его повиноваться. Ещё увидел Нечволодов по обочине бегущую приметную чёрно-рыжую собачку с крупными крыльчатыми ушами. По той собачке, всегда при своей роте, уже многие знали, что это – рихтеровская дивизия.

      По темпу движения как раз предстояло всадникам сойтись на перекрестке. Заметив генерала и за ним колонну, тот офицер повернул коня, – конь занёс больше чем надо, был осажен, – и звонко крикнул своим:

      – Хэ-ге-ей, суздальцы! Перекур десять минут, ла-жись!

      Он весело, ничуть не устало крикнул это, а солдаты его были очень утомлены: они еле сбредали с дороги и, даже скаток с плеч не стянув, лишь винтовки малыми пирамидками составив, на первой же пыльной траве прилегали, хотя сто шагов было до лесной тени и чистой травы.

      Офицер подъехал на безпокойном гнедом коне и с лихим изворотом руки доложил:

      – Капитан Райцев-Ярцев, ваше псходительство! Полковой адъютант 62-го Суздальского!

      Между дерзкими его губами раскрывался один передний золотой зуб. А конь тревожно косил глазом и дёргал головой.

      Нечволодов кивнул:

      – Не свой?

      – Два часа, как взят, ваше псходительство, ещё привыкает.

      – А вы – кавалерист.

      – Был, ваше псходительство, да спéшил Бог за грехи.

      Та знакомая неунывность была в капитане, тот лихой огонь, который красит истого кадрового офицера: для войны родились, на войне только и живём! Горело то и в Нечволодове, да притухло с годами.

      – Где ж взяли?

      – А вот тут поместье брошено, конюшни славные! Советую заглянуть! Около озера, как его…

      Сама рука Нечволодова уже тянула с бока и раскрывала полевую сумку.

      – Ох, карта